Похороны ведьмы

– Так это, значит, вы? – Дебрен попытался изобразить радостное удивление, но у него получился стон.

Зехений, недовольно крутя головой и бурча что-то о хождении под солнцем без шапки, подтолкнул его в спину, направив в тень дерева. Затем насупил брови и бросил вниз злой взгляд.

– Издеваешься, оборванец?

– Можете отказаться от договора. – Безногий как бы не расслышал его. Он смотрел вызывающе, с каким-то угрюмым отчаянием исключительно на Дебрена. – Но закон торговли гласит, что за отказ полагается четыре медяка с каждого серебреника условленной цены. С трех дукатов это будет двести сорок денариев.

– Четверть тысячи? – Монаха аж затрясло. – Ты что, рехнулся?

– Серьезная сумма, – согласился Вильбанд. – Особенно если ее в грязь втоптать. На вашем месте…

– На пергаменте ничего не записано! – торжественно бросил Зехений. – Пошли, Дебрен. Пусть этот хитрюга поцелует нас в зад. Ну что, урезанный? До задницы-то, надеюсь, дотянешься?

Рука калеки стиснула один из базальтовых грузиков, к которым были приделаны ручки, что давало возможность пассажиру тележки двигаться там, где не росло и не стояло ничего, за что можно ухватиться. Каменные блоки были велики, а если добавить еще и длину рук, то Зехений мог бы почувствовать не только губы на ягодицах, но и базальт на лбу.

Теоретически Дебрен с самого начала знал, что коротышка не ударит. И вмешался не поэтому.

– Не надо пергаментов. – Последовали два удивленных взгляда, вероятно, поэтому он сказал: – Мои слова не струйка дыма…

– Чего-чего? – еще больше удивился монах.

– Я тоже не понял, – признался Вильбанд. – При чем тут дым?

Дебрен, неуверенно улыбнувшись, пожал плечами:

– Есть такое выражение… В одной песне… Старой. Так сказал когда-то один поэт.

– Догадываюсь, что не в купечестве или адвокатуре он в поэты пробился. В классики, которых цитируют, – иронично бросил Зехений. – А мнения классиков, в этих отраслях подвизающихся, мало что стоят. Ну, хватит дурить. Время – серебро. Пошли отсюда. А вы, господин Вильбанд, гонцов за нами лучше не шлите, добром советую. Знаете поговорку: "Монаху да законнику суд нипочем". Так-то вот. А если будете настаивать на глупых требованиях, то я вернусь к вам, и эти двести сорок денариев вам в натуре выложу. – Он тронул носком сандалии стенку домика высотой в три локтя. – Иначе говоря: вылью в твою будку целую бочку воды. Сразу поумнеешь. Один стакан рассудок возвращает, а что уж тогда о целой бочке говорить.

– Похоже, – процедил сквозь зубы калека, – кто-то тут силком без масла в святые пролезть захотел. Конкретно говоря, мученической смерти жаждет.

– Эй, успокойтесь! – Дебрен на всякий случай встал между ними. И тут же принялся подталкивать монаха спиной. Глаза Вильбанда располагались лишь немного выше застежки магунова пояса, а с таким человеком удобнее беседовать, стоя на некотором расстоянии. – Слушай, мастер… Русалку ты вытесал?

Камнерез, вероятно, тоже считал, что на расстоянии беседовать удобнее, тем более с человеком, который в данный момент не сидит, поэтому дернул за рычаг в форме руны "Т". Тележка на удивление быстро откатилась к порогу домика.

– Нет. Сама из камня вылезла.

– Красивая, – тихо сказал Дебрен, выдержал удивленный, заметно мягчающий взгляд мастера и добавил: – У тебя божий дар в руках. А нам нужен простой работяга.

– Ага, понимаю. – Взгляд снова стал твердеть. – "Жаль транжирить твой талант, великий Вильбанд. Зачем растрачивать его на какую-то халтуру? Твори для потомства, а эти три дуката оставь серым едокам хлеба насущного, которым творец поскупился ниспослать искру божию". Это ты хотел сказать?

– Ну… в общем, да, – признался Дебрен. – Только не принимай это за словесные выкрутасы. Мне действительно нравится твоя русалка. Такая простецкая, почти гусятница с пригородной лужайки, и в то же время… Это трудно определить словами. Есть, понимаешь, такой илленский миф. О художнике, который изваял статую женщины и сам в нее влюбился. А потом эту статую…

– …оживил, – тихо докончил Вильбанд. – Своей безнадежной, казалось бы, любовью. – Они немного помолчали, любуясь маленьким высеченным из розового мрамора личиком. – Классика. А поскольку автор на написанное жил и ни черта в природе камней не смыслил, постольку его строчкам грош цена. Как и тому твоему… дыму. Ибо слова и есть дым, Дебрен. Даже те, что из уст чародея вылетают. Ценны лишь те единственные слова, о которых говорят, что они становятся плотью. Прощайте. – Он поклонился, ухватившись за рычаг. – И благодарю за науку.

Дебрен мысленно вздохнул. Удар был крепкий и точный, как и полагается камнерезу.

– Ты удивишься, узнав, сколько заклинаний оборачивается не делом, а руганью только потому, что чародей ошибся. Но благодарю за подсказку. – Он перевел взгляд на Зехения. – Сам видишь, брат. При моей профессии надобно думать, что говоришь.

– Надеюсь, ты не хочешь сказать, что нанимаешь этого гнома? – удостоверился монах.

– Хочу. И благодарю за очередную подсказку, брат. Если Удебольд начнет выкобениваться, мы ему именно этим гномом рот заткнем. Только глянь: маленький, крепенький, давно небритый, что, на худой конец, можно бородой назвать, гордый…

– Иначе говоря, ты нанимаешь меня? – Сейчас голос Вильбанда звучал вовсе не гордо и вообще больше походил на голосок домовенка, чем толстокожего гнома.

– Нет, – честно признался Дебрен. – Надеюсь, ты и сам откажешься. Я поговорю с Удебольдом. Графине не статуя полагается, а саркофаг, лучше всего с фигурой покойницы на крышке. Для этого я мог бы тебя нанять. А поскольку фигура должна как можно хвалебнее говорить об усопшей, то было бы лучше, если б ты работу выполнял, руководствуясь собственной фантазией. Ты – человек эмоциональный. – Он глянул на русалку. – Наверняка в работу сердце вложишь, а если объект выглядит отвратительным… А Курделия, могу поспорить, и при жизни-то красавицей не была. Карлица, не иначе как горбунья… Нет, красивой она не была.

– На что споришь? – заинтересовался Зехений. Дебрен замялся. А потом заметил слабое-слабое, но именно поэтому вполне заметное движение головы камнереза.

– Ну… на талер. – Монах молча подал ему руку, но разбить пожатие не успел. Вильбанд оказался проворнее, хоть еще мгновение назад его тележка была там, где остались базальтовые грузики: в добрых двух шагах сбоку.

– Лишний повод, – пояснил он удивленному Дебрену. – Кто-то вас должен будет рассудить, а кто сделает это лучше, чем художник?

Чародей спорить не стал. Он потирал ладонь, размышляя, обойдется ли без синяка.

Вильбанд обеими руками налег на рычаг. К удивлению присутствующих, передние колеса тележки повернулись на несколько румбов, и очередное движение рук, на этот раздернувших перекладину, толкнуло экипаж прямо в дверь. Изумленный Зехений машинально осенил себя кольцом, то есть Махрусовым колесом о пяти спицах.

Потом тележка выехала на середину аллейки, и Дебрен познакомился с еще одним ее свойством: за спиной калеки, где, казалось, не было места, помещался полный набор инструментов.

– Лестницу я не беру, – сказал камнерез, укладывая среди долот и молотов что-то красное, напоминающее детский чепец. – В замке должна быть.

Дебрен не спрашивал, зачем нужна лестница. Зехений был не столь тактичен и вынул из набора долот и молотов "чепчик".

– Гномом прикинуться хочешь? – съязвил он.

– Это маска, – спокойно объяснил калека. – Предохраняет от пыли и силикоза, а сейчас я ее беру, чтобы вони не нюхать. Вам тоже советую. Три месяца, вдобавок теплых… Могу поспорить, что от графини здорово несет.

– На сколько? – протянул руку Дебрен. В полушутку – но когда резчик толкнул левой рукой рычаг, подъехал и поднял правую, он свою не отвел.

– Пусть будет еще талер.

На сей раз он успел подхватить падающую на их сплетенные пальцы руку.

– Подожди… Слово не дым, но талер… – Он задумался над тем, как бы это поделикатней выразить, и, как большинство людей в таких случаях, решил немного схитрить: – У меня таких денег нет.