Мир, где меня ждут

— Возможно, — с поражающим до глубины души спокойствием возразила Эстель, и одни только боги знают, чего ей стоит сохранять в эти минуты спокойствие. Или же так проявляется некая защитная реакция, непроницаемой стеной отгородившая Эстель в благодатном вакууме, отсекшая разом все эмоции. Иначе бы она сейчас билась в припадке и ничего не могла сделать для сына, только сама требовала постороннего участия. — Помоги мне его напоить, Коган. И доверься, просто доверься. Если бы я не была так твёрдо уверена, что иначе нельзя, разве бы стала… разводить здесь эту мерзость?

— Я всё понимаю, — глухо ответил ведьмак, приобнимая ученика за плечи и осторожно придерживая голову. Эстель что-то сдавленно прошептала на эльфийском и влила снадобье меж неплотно сомкнутых губ сына. Марина наблюдала за их манипуляциями широко раскрытыми глазами. Коган чувствовал, что зелье приятно пахнет мятой и мелиссой, да и на вкус, как ему было известно, тоже нельзя было назвать отвратительным. Он бережно опустил парня обратно на примятые подушки и, пусть и знал примерно, чего вскоре предстоит ожидать, испуганно вздрогнул, когда Демиан вдруг хрипло вскрикнул и выгнулся дугой.

У Эстель внезапно задрожали руки, она выронила пустую чашу. Ломаной походкой добралась до кресла в углу комнаты, тяжело рухнула на него, да так и осталась сидеть, закрыв лицо трясущимися ладонями. Марина с ужасом смотрела на ведьмака, мечущегося по постели. Перевела взгляд на осунувшегося, посеревшего Когана.

— Что это… было? Это лекарство?

— Быстродействующий редкий яд, — не стал отпираться мужчина, понимая, что бывшая герцогиня разоблачит сейчас любую ложь не хуже сильного эмпата. — 'Слёзы Анриетты' — красиво, не правда ли? И история, связанная с ним, тоже неплохая…

— Чтоб меньше мучился, так, что ли? — Голос Марины опасно зазвенел, вокруг ее фигуры начали постепенно закручиваться белые вихри первородной Силы. Бывшая хранительница бросила на нынешнюю полный изумления взгляд, но та уже ничего не замечала.

'Да ведь она же сейчас разнесёт к нарлагам пол-Синара, если не больше, сама того не понимая! — неожиданно осознал Согрейн. — Эта слабенькая ведьмочка, которой в Телларионе не удавались даже самые элементарные заклятья!'

— Да, это яд, верная и мучительная смерть, — быстро ответила за умолкшего волшебника Эстель, — как и болотная отрава, но по отдельности. Встретившись же, они уничтожают друг друга. Эти вещества попросту несовместимы. Поэтому я и поспешила использовать пусть призрачную, но всё же единственную существующую возможность.

— Он выживет теперь? — тихо спросила девушка. Буйство магии, еще секунду назад готовое вырваться на свободу, круша и уничтожая всё вокруг, так же внезапно исчезало, уходило куда-то… в бесконечность? вглубь существа своей носительницы? Оставляя после себя лишь смутное чувство утихающей тревоги, еще ощущавшийся в воздухе запах озона и испуганную надломленную девочку, в которой было непросто узнать недавнюю могущественную ведьму.

— Не знаю, — прошептала Эстель. — Не-зна-ю… Рассвет покажет. А до этого… Не могу сказать. Более от меня ничего не зависит, всё только от него. Выдержит эту ночь — вскоре встанет на ноги. Если нет… Нам остаётся только верить и молиться.

— Значит, осталось дождаться рассвета…

— Да, Марина. Ступай к себе, тебе стоит хорошенько отдохнуть, выспаться. Попроси Крис… леди Кристалину, пусть она даст тебе какое-нибудь снотворное… Или, Эста, или у тебя есть?

— Да-да, конечно, я сейчас… где-то было…

— Не нужно. Даже если использую все запасы уважаемой мэтрессы, это всё равно не поможет мне уснуть этой ночью. Вы же прекрасно понимаете, мастер Коган, что я отсюда никуда не уйду. И даже не пытайтесь меня уговаривать! — неожиданно твёрдо перебила слабые возражения ведьмака Марина. И тихо добавила, глядя мужчине прямо в глаза. — Знайте, что я вам никогда не прощу, если… Оставьте меня с ним.

Ведьмак коротко кивнул и вопросительно повернулся к Эстель. Но эльфийка, вопреки его ожиданиям, уже застёгивала свою сумку, спешно собрав туда все лекарские принадлежности. Покачала головой в ответ на приподнятые брови старого друга.

— Нет, Коган. Боюсь, мне вновь не достаёт мужества. Я пока не готова…

— Он имеет право знать.

— Понимаю. Но — нет. Дай мне свыкнуться с мыслью. И не говори ему пока ничего.

— Ну а мне-то ты, надеюсь, расскажешь? Или ты и к этому не готова? Может, объяснишь мне, где пропадала двадцать пять лет?

— Тебе — расскажу. Это будет длинная и невесёлая повесть, — Эльфийка устало провела ладонью по лицу. Бросила взгляд на бледную, застывшую Марину. Тронула ведьмака за рукав. — Пойдём. Оставим их наедине. Быть может, к ее молитвам Хозяйка прислушается охотнее, чем к моим. Я и так слишком долго оскорбляла божественный слух беспрестанными упрёками, а когда и проклятьями. Не будем мешать…

Едва за целительницей и ведьмаком закрылась дверь, Марина сделала пару неверных шагов и бессильно рухнула у постели на колени, задыхаясь в беззвучных рыданиях.

Огонь. Потоки расплавленного металла, вместо крови циркулирующие по венам, раскалённая магма, пульсирующая под кожей. Огонь повсюду. Казалось, он даже дышал нестерпимым жаром, глотал его и полыхал, как живой факел. Вот только живой ли — в этом безбрежном океане чистейшей, нестерпимой боли. Быть может, он уже переступил Грань, и это огненное безумие — лишь первые мгновения из уготованной ему вечности одиночества и беспредельного хаоса чёрного пламени. Душа рванулась и закричала, протяжно и отчаянно. 'За что??!' Чем он заслужил повторения своего кошмара? Второго раза он уже не выдержит!.. Какой повтор, какого второго раза? Словно порыв ветра подхватил листы воспоминаний, но их тут же с рёвом поглотил огонь, оставив лишь хлопья сажи. Ум метался, бессильный за что-нибудь зацепиться, уловить хоть одну сознательную мысль, но накатывающие волны боли сводили все эти попытки на 'нет'…

Ясный весенний денёк неохотно уступал свои права тёплой обволакивающей ночи, хрустально-звонкой от сияния высоких звёзд. Небо было похоже на палитру художника, решившего написать картину, используя в работе лишь самые яркие и, в то же время, только нежные краски. Розовый, лиловый, золотой, ультрамариновый, бирюзовый. И всё это великолепие расчерчено легчайшими мазками густой пушистой кисти, обмакнутой в белила, — перистые облака, будто пролетел недавно, невидимо и бесшумно, нежным ветерком, ангел с роскошными лебедиными крыльями. Почти укатился за окоём блистающий мяч солнца. Прекрасная и величественная картина, одно из лучших проявлений совершенства мироздания, настраивающее на умиротворённый и мечтательный лад, наводящее на раздумья о божественном, о душе, о вечном. Как отчаянно и горячо молилась Марина, чтобы солнце поскорее село, и на мир опустилась тьма. Что ей за дело до красоты природы? Не было в ней сейчас возвышенного любования и ни тени спокойствия.

Демиан пылал в лихорадке, с искусанных губ срывались сдавленные стоны, от которых хотелось выть и биться о стены. Если бы она только знала, чем может помочь раненому, разве не сделала бы всё, от себя зависящее? Но она не обладала этим знанием, у нее было одно лишь фанатичное, не признающее никаких запретов и ограничений желание, захватившее сейчас все её чувства, сосредоточившее в себе все устремления, подменившее самую её суть. Она словно превратилась в сосредоточие непреклонной воли, способной останавливать время, менять траектории движения звёзд и обращать реки вспять. И при этом она оставалась смертельно испуганной и безумно влюблённой девушкой.

— Обмани, предай, ударь, убей — всё, что угодно! Но только не оставляй меня одну… Только не это. Хуже самого подлого предательства — слышишь?

От кровати к окну, просить милости у холодных, презрительно поглядывающих свысока бездельниц-звёзд, торопить задерживающийся в пути рассвет. Забиться в угол, сжаться в тугой комок боли, зажмурить глаза, закрыть уши, отключить восприятие. Метнуться к постели, не слухом, а сердцем почувствовав тихий вскрик. И дальше, как проклятая, по замкнутому кругу, не находя себе места и покоя.