Разделяющий нож: Приманка. Наследие

– Даг так и говорил: бесполезно пытаться с тобой разговаривать.

– Следовало его послушать, не так ли? – сказала Камня; лицо ее было совершенно лишено выражения.

– Наверное, – коротко бросила Фаун. Ее замечательная теория о том, что если Камбия выговорится, это разрядит атмосферу, теперь казалась ей удивительно глупой. Ей хотелось, уходя, бросить через плечо что-нибудь презрительное, чтобы оставить за собой последнее слово, но ей было слишком больно и ничего придумать не удавалось. Ей хотелось только как можно скорее оказаться где-нибудь подальше.

– Ну так уходи, – сказала Камбия, как будто подслушав ее мысли.

Фаун стиснула в необожженной руке вязаный комочек и пошла прочь. Она не позволила своим плечам поникнуть до тех пор, пока деревья не скрыли ее; к тому же ей пришлось обходить лужи на лесной дороге. Она испытывала тошноту, и остров неожиданно показался ей унылым и чужим, враждебным и тесным, несмотря на яркое утреннее солнце... гнетущим, как дом, превратившийся в тюрьму. Фаун сердито шмыгнула носом, чувствуя себя глупой... глупой... глупой... и вытерла слезы тыльной стороной руки; потом до нее дошло, что соленая влага может охладить ее обожженные пальцы. Покраснели три из них, и на одном, как показалось Фаун, начал вздуваться волдырь. Мама или тетушка Нетти смазали бы ожоги маслом, утешили бы, может быть, поцеловали. Насчет масла Фаун не была уверена – да и во всяком случае в ее небольшом запасе продовольствия его не имелось, – но остальных целительных составляющих ей ужасно не хватало.

«Никогда мне этого не видать, никогда больше...»

Эта мысль заставила Фаун захотеть завыть гораздо сильнее, чем боль от ожогов.

Она отправилась к Камбии, чтобы попытаться уничтожить сам источник неприятностей с советом лагеря. Чтобы спасти Дата. Ей это не только не удалось, она, наверное, сделала все еще хуже. Камбия и Дор теперь точно узнали, какой легкой добычей является крестьянка – жена Дага.

«И почему я решила, что смогу ему помочь? Какая глупость...»

На ее домашней лужайке – лужайке Мари и Сарри, поправила себя Фаун – Каттагус все еще возился с кожей, держа маленький башмачок у самых глаз и протягивая сыромятные ремешки через отверстия, проколотые шилом. Тези куда-то убежала, но Каттагусу приходилось присматривать за ее братишкой, развлекавшимся в небольшом загоне с двумя перепуганными черепахами: он стучал по панцирям и уговаривал животных вылезти. Когда Фаун вышла на лужайку, Каттагус отложил работу и проницательно посмотрел на нее. Фаун вспомнила шпильку Камбии – что она разгуливает голой, – и подумала, что, наверное, все ее старания держаться мужественно бесполезны, если любой Страж Озера, взглянув на нее, видит, как она расстроена и растеряна.

К ее удивлению, Каттагус поманил ее к себе. Когда Фаун подошла к столу, Каттагус, опершись на локоть, бросил на нее довольно насмешливый взгляд и пропыхтел:

– И где же это ты была, девонька?

– Ходила, чтобы поговорить с Камбией, – призналась Фаун. – По крайней мере пыталась.

– Пальцы обожгла, да?

Фаун поспешно убрала руку, которую только что лизала, за спину.

– Она кинула в очаг носки, которые я связала ей в подарок. Наверное, мне следовало просто позволить им сгореть, но уж очень жалко мне стало своих трудов.

– Это их ты вязала последние три дня?

– Ну да.

– Хм-м... Ну-ка, посмотрим... Нет, девонька, на ожог, – нетерпеливо добавил Каттагус, когда Фаун протянула его носки. Она показала ему другую руку; старик взял ее в сухие негнущиеся пальцы и слегка склонил свою седую голову. Он, как всегда, был только в обрезанных штанах и сандалиях, своей обычной летней одежде, и до Фаун донесся его запах – слабая смесь запаха старости и озерной ряски, очень типичный для него. Не будет ли так же пахнуть Даг, когда состарится? Фаун подумала, что, пожалуй, научится находить этот запах приятным.

Пока Каттагус массировал ее ладонь, Фаун смотрела на свое отвергнутое вязанье.

– Как ты думаешь, может, эти носки понравятся Мари? Они слишком большие для меня и слишком маленькие для Дага, но их удобно надевать с сапогами для верховой езды. Если гордость позволит Мари принять подарок от глупой крестьянки, – с горечью добавила Фаун, – к тому же отвергнутый Камбией.

– Это обстоятельство может как раз оказаться приманкой, – сказал Каттагус со своим свистящим смехом.

Старик отпустил руку Фаун; пальцы больше не болели. Фаун взглянула на ожог: краснота исчезла, на месте намечавшихся волдырей была розовая кожа.

«Он так же исцеляет Даром, как и Даг», – подумала Фаун.

– Спасибо тебе, – с благодарностью сказала она.

Каттагус кивнул, взял носки и положил их рядом с обрезками кожи, показывая тем самым, что принимает подарок, и у Фаун на глаза снова навернулись слезы.

Она собралась уходить, но повернулась к старику и выпалила:

– Камбия сказала, что, раз я не могу скрывать свой Дар, это все равно что ходить голой.

– Ну, – задумчиво протянул Каттагус, – сама-то Камбия уж очень зажата... полна того, что не хочет показывать другим. Обычно в нашем возрасте люди перестают обращать на это внимание и просто остаются самими собой.

Фаун склонила голову к плечу, обдумывая услышанное.

– На фермах старики тоже так себя ведут – по крайней мере некоторые. Ну, не с Даром, конечно, а в отношении одежды и того, что они делают и говорят.

– Боюсь, Камбия все еще пытается управлять миром. Она была безжалостной дозорной... Слава отсутствующим богам, что она стала мастерицей. – Каттагус впал в задумчивость, должно быть, вспоминая свою молодость и совместные походы с Камбией, и его передернуло.

– А что она изготовляет?

– Веревки, которые не рвутся. Они, понимаешь ли, очень нужны тем, кто плавает на лодках... ну и для других целей.

– Ох... Значит, я прервала ее магию, когда... э-э... явилась?

– Ничего страшного, если и так. Она уже так давно этим занимается, что, когда к ней приходят те, кого она хочет видеть, даже не замедляет плетения.

– Ну, меня-то она видеть не хотела, – вздохнула Фаун. Она заморгала, пытаясь поймать ускользающую мысль. – Так и Стражи Озера живут, не закрывая своего Дара?

– Если они отдыхают или желают в полной мере воспринимать окружающий мир, то да. К тому же у очень многих Дар действует только на коротком расстоянии, так что ты, так сказать, оказываешься вне их поля зрения, стоит тебе хоть немного отойти, даже если ты пылаешь, как пожар. Однако все живущие поблизости, за исключением детей, воспринимают Дар на большом расстоянии.

У Фаун неожиданно возникла ужасная мысль...

– А когда Даг и я... когда Даг открывается передо мной... мы... э-э...

Фаун умолкла, но это не помогло: Каттагус ехидно усмехнулся. Не было ни малейшего сомнения в том, что он очень хорошо ее понял.

– Что касается меня, то я аплодирую Дагу, хоть Мари меня за это и пинает. Женщины из рода Редвингов – суровый народ, скажу я тебе. – Лукаво глядя на залившуюся румянцем Фаун, старик добавил: – Это все одышка – она мешает мне самому делать то же самое. Я мало что теперь могу, кроме как приветствовать более везучих мужчин.

Фаун покраснела еще сильнее, хоть смутно и поняла: Каттагус прибег к этому откровенному признанию, чтобы сравнять счет. Жестокость и доброта – как могло так много и того, и другого уместиться в одно утро?

– Люди есть люди, – глубокомысленно изрекла Фаун.

Каттагус кивнул.

– И всегда ими были и всегда будут. Вот так-то лучше.

Только тут Фаун заметила, что успокоилась; горло у нее больше не перехватывало. Коснувшись тесьмы на левом запястье, она спросила Каттагуса:

– С Мари сегодня утром тоже все в порядке?

– Пока да. – Старик, прищурившись, посмотрел на свадебный браслет Фаун. – Даг что-то сделал с ним? Или... с тобой?

Фаун кивнула, хотя воспоминание о том, при каких именно обстоятельствах это произошло, заставило ее снова покраснеть. Однако Каттагус, хотя он мог быть догадливым и бесцеремонным, не стал выпытывать у нее интимные подробности.