Ярмо Господне (СИ)

«Ага! Деву Параскеву док Патрик снабдил зелено-перламутровым опоясыванием, как и всех, тематически под цвет глаз. Мне, значит, что-то голубенькое или фиолетовое полагается… эстетически…

Чего это с ней? Идет еле-еле, словно ей опять в туалет очень-очень захотелось…»

Филипп отвернулся, чтобы подцепить из вазы еще парочку вкусных птифуров к кофе, развернулся и чуть не выпал из верткого лабораторного кресла доктора Патрика. Ахнул он, конечно, тоже мысленно, не дрогнув лицом, ничего и никому не говорящем о поразительном впечатлении, какое на него произвел внешний облик Прасковьи:

«Батюшки-светы!!! Вот вам экстерьерчик! Держите меня, в кому падаю… Она в самом деле сотворила «рерум экстернарум», приколистка! Как тыщу лет назад, дурында голозадая, всю женственность дуриком себе продырявила… Обетование, из рака ноги, дикость феодальная, античная и первобытная… В убежище с ним поперлась, назови ее Парашей…

О, Господи, еще одна приколистка на мою голову!»

Эдак возмутил и поразил Филиппа интимный пирсинг Прасковьи. Причем не просто тонкими золотыми колечками она насквозь проколола соски и еще одним оказались окольцованы большие половые губы. Но то, что это — трансмутированное в асилуме золото, дочиста нейтрализующее натуральную магию тела, рыцарь-инквизитор Филипп понял, едва только присмотрелся к смущенному внешнему виду профессионального чистильщика, эксперт-пилотессы княжны Прасковьи Олсуфьевой.

«Во где воистину себе пещерку запечатала так запечатала, дщерь Евина!

И асилум ее рад стараться, сверхъестественно чумичке своей помогать… Словно быка в обе ноздри, драгметаллом девичьи воротца окольцевал…

Благо, женственность у нее высоко расположена как у Маньки. Иначе бы п…ла, ходила б в раскорячку, дурында…

Ох мне суеверия простодырые! Что ж, будем наставлять, исправлять п…страдалицу…»

Еще раз бесстрастно смерив взглядом Прасковью с ног до головы, Филипп пододвинул ей круглую низкую табуреточку на колесиках:

— Весьма рад внове свидеться с вами, барышня. Присаживайтесь, дева Параскева, дщерь моя духовная, покалякаем о том, о сем, покамест сэр Патрик не принудил вас споспешествовать ему в дидактических трудах его ревностных.

— Доброе утро, Фил. Ой, простите за непочтительность, отец Филипп. Я вот, видите, сударь, окольцевалась сдуру. Самой стыдно…

Пирсинг на сосках я на Новый год завела, не зови меня Парашей. Обет воздержания ради победы над поганым Апедемаком приняла в понедельник, а во вторник в убежище к себе зашла… Ну не знаю… И вот…

— Вот оно тебе, Прасковья, стыдливую девичью красу и довело до кондиции, обетованной и ритуальной по стародавнему харизматическому канону. Куда ж без золотого колечка на самый срам-интим!

Притом срамным местом вперед, дева моя сущеглупая, вперлась ты в асилум с допотопным простонародным суеверием: якобы золото препятствует нехорошей магии и носителя его от зловредительных колдовских умыслов ограждает. Дескать, не ржавеет оно, не окисляется, стал-быть, и порче духовной не подвержено.

Убедила в том самое себя и асилум твой. А он услужливо способствовал золотому закреплению «рерум экстернарум». Дабы неповадно было тебе облыжных клятв давать, умыслив нарушать обетование лукаво.

Вона как и пошло у тебя самобытное искажение в сущности хорошо отработанного и простого ритуала. От суеверия слабомысленного и суетности женской пострадала.

Не так ли, кавалерственная дама Прасковья, дщерь моя духовная?

— Все так, отец Филипп, каюсь и раскаиваюсь.

Пирсинг у меня с Рождества, докладываю. На рождественскому балу в Осаке я мои сережки-флероны в открытом декольте носила. Потом обычные колечки в ниппеля вставила, чтоб дырки не заросли…

«Господи, помилуй и спаси! У нее мощнейший Дуо-Калатрава-Флерон, она же его, апотропей-психотроп себе на сиськи присобачила. Неофитам, например, нельзя такое и близко у тела держать во избежание завихрения мозгов…

И насчет клятвы ложной ее, чумичку, пророчески предупреждал даве, дубину стоеросовую… Ох мне дева-чума…

Ладненько, будем исправлять, поправлять в недомыслии и недоразумении содеянное…»

— …Скажи твоему асилуму спасибо, дева Параскева. Он мог бы ритуал иначе повернуть. Скажем, по старинному канону пронзить тебе оба сосца серебряными булавками и сковать их цепями с проколотыми таковым же образом срамными губами. Ему это запросто. А трансмутировать драгоценные металлы даже алхимикам-секулярам испокон веков по плечу.

В анналах гильдии арматоров значится, этакое ювелирное двойное трансмутированное украшение, веригами умерщвлявшее укромную плоть, до конца дней своих носила воинствующая дама-инквизитор Юдифь Альбионика, четыре века тому назад искоренившая подчистую зловредительных друидов на Британских островах.

Пошло же сие безобразие и плоти умерщвление изуверское от языческих архонтесс из сборища интерзиционистов, дававших обет безбрачия и целибата до победы над всевозможными ворогами. Вестимо: у них и болезненное прободение клитора бытовало в моде и его омертвление, и ритуальная кастрация путем удаления малых половых губ, и наложение швов на преддверие вагины…

Ведомо мне, Прасковья, как из твоего молодого арматора, рыцаря Геннадия, ты веревки вьешь. И ни в грош его не ставишь, хотя доктор он знающий и толковый. На обратный ритуал и пластическую хирургию в твоем анамнезе благодетельно уповает.

Тако же знаю и вижу, отчего рыцарь Микеле отказал тебе в епитимье. И тождественно рыцарю Патрику, буди арматорское либо иное разрешение сего неприглядного казуса, оставил на мое духовное усмотрение.

Из твоего откровенного раскаяния не могу взять в толк одно, Прасковья. Что князь Василий Васильевич мыслит по твоему поводу?

— Дюже разозлился и разгневался батюшка. Грозит проклясть и отречься от порченой дочери. Молвил: вдругорядь явлюся на его очи, то мечом отсечет-де мне все блудливое девичество, яко окольцованное и предъявленное санктуарием бесчестие и срам-говно сверху донизу…

Чтобы ни говорилось, становясь исповедимым, какими бы ни были их облачения, позы и выражения лиц — рыцарь-инквизитор оказывал на даму-зелота непререкаемое исправительное воздействие, значительно превосходящее возможности ее двенадцатого круга орденского посвящения. Таковы во времена предержащие его знания и силы, явленные не от мира и не от века сего. «Твоя Твоих Тебе приносящих, Господи…»

Даме Прасковье не дано понять: инквизитор сокровенно задействовал алмазные серьги-крестоцветы в мочках ее ушей. Неведомо ей и то, что исповедь у нее воспринимает рыцарь-зелот шестнадцатого круга посвящения, почитающий за благо официально и публично о том не возглашать.

Для всех, кроме рыцаря-адепта Патрика, посвященного в таинство благодатного продвижения, апостолический рыцарь-инквизитор Филипп неопределенное время пребудет зелотом двенадцатого круга. «Во имя вящей славы Господней служители Его скромны и смиренны…»

Предержащее решение полноправно принято рыцарем-инквизитором Филиппом. Таковы его непреложные прерогативы и нерушимые основополагающие орденские традиции, ничего не имеющие общего с людскими обычаями и преходящими правилами мирской обыденной морали.

Так было, и так будет.

Рыцарь Филипп не счел нужным читать даме Прасковье долгую дидактическую рацею. Он был краток и лаконичен, исчерпывающе выяснив конкретные синтагмы предпринятого ею ритуала «рерум экстернарум»:

— …Благая цель, моя кавалерственная дама, вовсе не в каждом случае оправдывает огромные средства, вложенные в ее достижение. Бывает, дорогое лекарство сказывается на здоровье горше самой горестной болезни.

Эвентуально искаженный ритуал подлежит непременной отмене. Прошу прибыть в сей день за четверть часа до заката в домовую часовню арматорской резиденции рыцаря Патрика, будучи облаченной в багряную мантию дамы-зелота.

Ныне я разрешаю вас, дама-зелот Прасковья, от вашего обетования и намерен наложить на вас исправительную епитимью инквизитора. Omnia. У меня все.