Инквизиция

При звуке наших голосов Оросий попытался отпрянуть. Он уставился прямо на нас безумными, расширенными глазами. Глазами, которые были серыми, а не бирюзовыми, я мог различить это даже в темноте.

– Нет! – крикнул император. – Нет! Пожалуйста! Не приближайтесь ко мне! Я нечист!

– Ты хуже, чем нечист, тварь, – процедила Равенна, когда мы встали над ним. Ее кулаки были сжаты, и я на миг подумал, что она набросится на Оросия, такого жалкого и беззащитного. – Ты – мерзость.

– Я знаю, – сказал он голосом скорее испуганного ребенка, чем взрослого мужчины. – Рантас, нет! Вы! – Император попытался отползти, мучительно закашлялся и обессиленно обмяк. – Нет!

Его крик превратился в вой, и я отвернулся, чтобы не видеть искаженного лица.

– Ну и каково тебе? – мрачно спросила Равенна. – Ты думал, я причинила тебе боль, но эта боль должна быть в десять, в сто раз хуже. Во всяком случае, хуже того, что ты чувствовал раньше.

– Значит, это был не сон… Я надеялся… Что это? – Он заворочался, руки и ноги слабо задергались. Потом выставил руку перед лицом, словно защищаясь от нас. – Мама, где ты? Мама, иди сюда!

– Совершенно спятил, – изрекла Равенна с отвращением, смешанным с чем-то еще. Возможно, с удовлетворением, а может, нет. – Теперь он безумец, а не просто выродок.

– Где ты? Почему темно? Я боюсь темноты… но они приходят и запирают меня в темноте, они говорят, что свет – это плохо. Это не плохо, мама, пожалуйста, приди и открой ставни! – продолжал бессвязно бредить император.

– Мама? – повторила Равенна. – Мама?

– Оросий прогнал ее, – тихо объяснил я. – После своей болезни, лет семь или восемь назад.

Мой отец сказал, что болезнь изменила его. Случившись так скоро после смерти Рейнхарда Кантени, она стала концом «Ренессанса Кантени», который казался близким в последние несколько лет царствования Персея. Это в то время перенесся Оросий в своих предсмертных галлюцинациях?

– Убей меня, – сказал император, резко возвращаясь в ясное сознание и переставая дергаться. Он устремил пристальный взгляд на Равенну. – Пожалуйста, убей. Ты имеешь на это право после того, что я сделал… Ты кричала, кричала, а я тебя пытал. Еще, и еще, и еще и… и еще. Подвесил тебя за ноги… нет, то была не ты, кто-то другой, рыжие волосы. О Рантас, что я сделал? Как я мог?

Я встал на колени рядом с Оросием, схватил руку, которой он закрывал голову, и сосредоточился, посылая по ней свое сознание. Я закрыл глаза. Мостик исчез, и я парил в темноте своего ума, глядя на тело императора, лежащее на полу. Одна нога «раздавлена, кости раздроблены от бедра до стопы, имеется внутреннее кровотечение, темная шишка на голове, а также множество других ссадин, порезов и ожогов на руке от плеча до локтя.

И как в случае с Палатиной, на всем этом лежал чуждый покров магии – поколения ее концентрировались в каждой клетке тела Оросия. Но эта магия была подобна отсвету заката, будто была тенью чего-то большего, что ныне исчезло и уже не вернется.

Я опустился слоем ниже, в область разума, следя, чтобы ни к чему не прикасаться. Ярость, горечь ударили в меня, как волны, но была там и огромная печаль, в уме хаотичном, извращенном, обезображенном шрамами.

И еще там имелась стена, точно как у Палатины, проходящая в том же самом месте, только старше, сильнее. Сейчас она была разбита, остались только развалины, и ум Оросия захлестывал водоворот эмоций. Я ощутил ужасное чувство вины и одним движением вырвался на свободу, выдергивая у него свою руку.

– Ты как? – с беспокойством спросила Равенна. Она встала на колени рядом со мной и, держа мою голову, всмотрелась в мое лицо как целитель, ищущий симптомы. Потом потянулась к руке императора, чтобы взять ее, как я брал. Оросий отдернул ее, но Равенна схватила его за рукав и подтянула его руку назад. Ткань императорской туники треснула.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем девушка разорвала связь, позволяя Оросию отодвинуться.

– Это ум сумасшедшего, Катан, – сказала Равенна, ее взгляд снова стал затравленным. – Никто ничего не сможет сделать.

– Он потерял свою магию?

– Да. Вот почему его глаза изменились, стали такими, какими были изначально. Оросий умрет бессильным, как все люди, которым он причинил боль за многие годы. Это ужасно. Я еще легко отделалась: те вещи, что он делал сам, и те, что позволял делать другим… если бы этого не произошло…

Равенна закрыла глаза и схватилась за мою руку, чтобы удержать равновесие. Я молчал, удивляясь про себя, как мне удается сохранять даже подобие спокойствия? Но я не мог чувствовать ярости, глядя на этого человека, который меньше часа назад был императором Фетии, а теперь лежал и бредил, медленно умирая на мостике погибшего корабля.

– Пожалуйста, не уходите, сначала убейте меня! – взмолился Оросий. – Я уверен, ты можешь оказать мне эту услугу, брат, даже если она не хочет.

Я немо покачал головой, сам не понимая своего отказа..

– Но почему? Почему после всего, что я вам сделал, ни один из вас не может меня убить? Катан, я не заслуживаю жизни, я чудовище, ты сам это сказал. Мама это сказала, все это говорят. Все знают, что я сделал.

– Жизнь – большее проклятие, чем смерть, говорят те, кто не знает, как жить.

– Катан, нет! – настойчиво сказала Равенна. – Вспомни, кто ты и кто он.

Я сказал себе эту фразу несколько месяцев назад, когда смотрел в лицо своей собственной смерти в Лепидоре. Но я не умру сегодня ночью, и император тоже. Я по-прежнему ненавидел Оросия за то, что он сделал Равенне, но в моем уме стоял образ тринадцатилетнего мальчишки, лежащего в затемненной комнате, трясущегося от лихорадки и зовущего свою мать. Я болел, ужасно болел, когда мне было тринадцать. И Оросий болел, но если мои приемные родители всегда находились рядом, его настоящих не было. Персей умер, а его мать не подпускали к нему… не подпускали жрецы. Я вижу обрывки его воспоминаний, понял я. Мы близнецы, и у нас было много общего.

Казалось глупым пытаться спасти того, кто был моим врагом. Поступок, который не даст мне покоя, потому что, если Оросий поправится, он может приняться за старое, и получится, что я упустил шанс, которому так радовался всего несколько минут назад, шанс избавить мир от него.

Но иначе победит Сархаддон. Оросий служил его цели, но его предали даже те, кто разделял его ужасную мечту. Сфера хотела, чтобы Оросий умер. Они хотели нового императора. Я никогда не буду ничьим спасителем, а в Оросий Фетия некогда видела новую надежду, и он еще может стать тем, кто ей нужен.

– Оросий мой брат, – сказал я. – И враг Сферы, потому что Сархаддон пошел против него.

– И наш враг тоже! – Равенна дернула шнуровку, наполовину развязала тунику и театральным жестом сорвала одежду с плеч, забыв о присутствии императора. – Ты видишь эти следы, даже при таком освещении? – Страшные полосы, которые я видел отраженными в сфере ума, багровые и кровоточащие, с сожженной вокруг них кожей или покрытые коркой засохшей крови, испещряли ее руки и плечи, верхнюю часть грудей и даже горло под воротником туники. – Вот что он сделал – и ты хочешь его пощадить?

О Стихии, какую же боль должна была испытывать Равенна все те часы, пока Оросий торжествовал над нами! Как я могу спасать человека, который сотворил такое? Раны покрывали все тело девушки, и я даже не знал, заживут ли они, не оставляя шрамов. Наверняка нет, если мы не доставим Равенну к целителю – а я понятия не имел, где искать его там, на суше. Не в городе – там будут сакри, – а деревенской знахарки вряд ли будет достаточно.

– Она права, Катан, – прошептал император. – Я это сделал. Она молила о пощаде, но я не слушал ее мольбы. Теперь ты видишь, почему нужно избавить мир от меня? Я сделал это стольким людям за последние несколько лет, я мучил их, превращал их в шелуху… в Ходячие трупы, не оставляя в них никакой души, никакой жизни. Все я, все я…

Император снова зарыдал, перемежая плач с воем. Равенна натянула тунику на плечи и торопливо завязала шнурки.