Светлая сторона Луны (трилогия)

— Я бы исцелил, да не осталось сил. — Улыбка получилась какой-то кривоватой.

— И на что ты сейчас годен? Ежели кому помощь понадобится, что делать будешь?

Я промолчал. Этот вопрос не предполагал ответа.

— Что ты понял? — знакомым мне тоном спросил учитель. — Какие выводы сделал?

— Не всегда стоит работать на износ. — Я не пытался встать — собирался с силами, чувствуя боль во всем теле. Копейные жала пробили плоть до костей. — Лишь тогда, когда от тебя зависит жизнь либо смерть. В остальных случаях нужно оставлять сил про запас, — закончил я мысль, а потом спросил: — Учитель, они ее увели?

— Да, — ответил Гальдрикс.

— Но ты же мог их догнать, выследить, помешать, освободить ее.

— Мог. Если бы почувствовал, что это ей сейчас нужнее всего.

— Не понимаю, — признался я.

— Ее судьба связана не со мной. Не мне вмешиваться в ее добровольное решение. Это — твой крест.

— Я понял, учитель.

— И что ты будешь делать? Может, еще не поздно попытаться их догнать.

— А смысл? — спросил я. — Они меня здорового в землю вмяли, с израненным и подавно сладят. Нет, учитель, я не собираюсь суетиться без пользы. Буду наблюдать, изучать противника и начну действовать не раньше, чем пойму, что с того будет толк. А она постоять за себя может. Я верю в нее. Да и выхода другого у меня нет.

— Хорошо, пастырь Хансер. — Он встал. — Посох себе найдешь сам. Я твой учитель, но, увы, сейчас у меня нет посоха по твоей руке.

Я тоже встал, преодолевая боль. Это было как-то странно и обыденно. Странно потому, что не было торжественности, хотя только что я получил наивысший ранг в Круге. Может быть, потому, что многие и так считали меня таковым, отсюда и обыденность. Хотя я уже понимал, что так просто все и должно происходить, без испытаний, характерных для первых двух рангов. Да и рыбье обличье свое я уже давно прочувствовал. Парусник — одна из самых быстрых рыб, она станет моим четвертым обликом, кроме человека, гепарда и сокола-сапсана.

— Мне больше нечему тебя учить, сын Лин-Ке-Тора, — развел Гальдрикс руками. — Тебе впору своих учеников брать. А мне пора на покой.

— Нет, для меня ты навсегда останешься учителем, — возразил я.

— Почему вы все это говорите? — Он печально рассмеялся.

— Потому что ты — настоящий учитель. Учить — твое призвание.

— Уже нет. Ты — мой последний ученик.

— Но почему? Твоя мудрость нужна и другим, тем, кто блуждает в потемках.

— Моя мудрость — в вас. Прощай, Хансер, думаю, больше мы не свидимся.

Я замер, как громом пораженный. А Гальдрикс шагнул в лесные заросли и исчез.

— Учитель! — запоздало закричал я, но лишь шепот ветра был мне ответом. — Учитель, — тихо прошептал я.

Веяло от него какой-то обреченностью. Сколько лет Гальдриксу, об этом никто не задумывался. Его вообще мало кто знал хорошо не только среди иллюминатов. Даже для большинства пастырей Круга он был всего лишь бывшим Тюремщиком охотников и опять же бывшим их истребителем. Они видели в его судьбе трагедию: он опекал тех полусумасшедших созданий, которые носили имя «охотники» и ценились как несокрушимая боевая мощь, последний довод в войне. Он же потом уничтожал их, а с ними и тех, кто не считал охотников мерзостью, не желал отказаться от их создания. Одинокий герой, убивавший по воле Круга недрогнувшей рукой. И мало кто знал, что истинной его страстью и предназначением был путь наставника. Про то ведали лишь его ученики. Я сам испытал то редкое чувство, когда, кажется, наука дается тебе сама, Гальдрикс почти не вмешивается. И только потом начинаешь осознавать, насколько тонко направляет он тебя. И вот теперь он ушел. Ушел не просто так. Был у него какой-то давно лелеемый замысел. В чем он заключается, не знал никто. Мы, его ученики, чувствовали, но ничего определенного понять не могли.

— Счастливого пути, учитель, куда бы он ни лежал, и исполнения замыслов, в чем бы они ни состояли, — так же тихо сказал я. Надеюсь, ветер донес мои слова до него.

Я легко обнаружил волчьи следы. Передвигаться было трудно. Перекинуться в звериный облик я даже не пробовал. Когда пришел, все было кончено. Трупы в черных плащах с капюшонами усеивали землю. Лица были прикрыты, совсем как у нас. Мой взгляд выхватил вышитый на одеждах знак — стилизованную каплю воды.

— «Стальной дождь» — так они кричали. — Я не услышал, как ко мне подошел Волчий Пастырь.

— Это не те, кто напал на скит, — произнес я. — Может быть, они совсем ни при чем.

— Их наши Люфтваффе… — ответил мой собеседник.

Да, между волками и птицами всегда было негласное соперничество. Птиц было не в пример больше. Их сообщество называло себя «Серебряные крылья», но волки обычно честили их «Люфтваффе». В ответ летуны называли их «Дикие». Впрочем, последнее прозвище происходило от собственного наименования подчиненных Волчьего Пастыря — «Дикая стая». Хотя здесь было еще одно «волчье» подразделение. Они уже давно не считались подчиненными Круга. Волчья сотня, аколиты, ушедшие к иллюминатам. Наши пастыри это одобряли. Слишком много настороженности оставалось между нами и иллюминатами. Формально сотня подчинялась Городу Ангелов, но слово Волчьего Пастыря оставалось для них весомым. Все они прошли через Дикую стаю и сейчас явились на зов своего вожака. Тем более что чаще всего высшие в своих планах упускали это подразделение, и оно во многом действовало самостоятельно, подчиняясь лишь сотнику.

— Мы не нашли ее. — Волчий Пастырь понизил голос.

— Вы и не могли ее найти. Те, за кем вы гнались, умело запутали след. Найти их смог бы только я.

— Я соболезную, Гепард. — Он всегда меня так называл — не по имени, по прозвищу. — Если мы чем-то можем помочь, моя стая в твоем распоряжении.

— Нет, это моя драка, — покачал я головой.

Я остался в лесу. Да и сложно было мне в таком состоянии куда-то уйти. Каждый раз, исцеляя человека, я словно бы делился с ним собственными жизненными силами. Не зря учитель сказал мне: «Лекарь, исцели себя сам». Сейчас я не мог этого сделать. Сейчас я был полной развалиной. А в лесу спокойнее. Лежал, думал об учителе. Многие пастыри считали, что, пожелай я, давно бы занял место среди них, но Гаэлтан все не признавал моей готовности. Вот и открылся тот последний штрих, который я считал своим плюсом, а он на самом деле таковым не являлся. Не всегда самоотверженность хороша. В лекаре должно быть немного жестокости. Кто-то боится боли, к примеру, но, убрав ее, я потрачу силы, которые могли бы спасти жизнь другому человеку. Сейчас я уже с ходу мог назвать пяток человек в Новгороде, на кого я потратил неоправданно много сил. Этих крох хватило бы мне, чтобы встать на ноги за день. И тогда я смог бы вернуться к своим делам гораздо раньше.

Много чего передумал. На пятый день меня нашел Фульк. Ну да, действительно, кому же, как не ему? Искать людей он умел великолепно, к тому же мы были как братья. Он волновался за меня. До сих пор я питался ягодами, грибами и насекомыми. Мне этого вполне хватало. Сын Луи приволок целую тушу косули, споро развел костер, не слушая моих возражений, и вскоре на огне зашкварчало свежее мясо. Я смотрел в спину Фулька. Его плащ был такого же покроя, как и у тех, с вышитой каплей. Только черных головных платков они не носили, а полумаску сын Луи, как и я, спустил на шею. О разгромленном ските мы намеренно не говорили. Наверняка он уже знал гораздо больше меня. Я заметил свежий шрам у него на ладони.

— Откуда это? — спросил я.

Он рассмеялся:

— Сейчас Луна — такое место, где правильнее спрашивать, почему на тебе ни одного свежего шрама.

Сквозь смех слышалась горечь. Он то и дело щелкал дагой, чуть вынимая ее из ножен и вгоняя обратно. Я знал, это оружие — подарок Агия и выполнено как пара к шпаге его отца. Появилась какая-то злость на себя. Валяюсь тут бревном по своей же глупости. Сколько людей расстались с жизнью из-за того, что меня не было рядом!

— Говорил же ей, что скит должен охраняться! — с горечью воскликнул я. — Но ты же ее знаешь!