Сборник "Круг Земель"

9

Перед тем как уйти насовсем, Конгетлары обнялись. Затем они сели в круг. Некогда Герфегест слышал от Зикры, как происходят такие вещи. Но одно дело слышать, а совсем другое – принимать в них непосредственное участие. Почти одновременно, не сговариваясь, Конгетлары извлекли из ножен свои кинжалы, последовав примеру Лаки. Почти одновременно, сомкнув пальцы мертвой хваткой на рукоятях, поднесли лезвия клинков к шеям. Все они были гладко выбриты – лишь Конгетлары, достигшие шестидесятилетнего возраста, получали право выбросить вон бритвенные принадлежности и отпустить такую же длинную и седую бороду, как у Зикры. Герфегест, самый младший среди собравшихся, по спине которого струйкой стекал холодный пот, краем глаза наблюдал за остальными и повторял их движения, толком не осознавая, что произойдет через несколько бесконечных мгновений.

Конгетлары закрыли глаза. Еще немного – и объятия вечности распахнутся для них. Почти одновременно десять кинжалов изведали плоти, и фонтаны алой крови залили полуразрушенные плиты пристани. Даже солнце, казалось, не в силах было смотреть на это – густое темное облако пришло из глубин Пояса Усопших и заволокло полнеба. И только одиннадцатый кинжал медлил. Это был кинжал Герфегеста.

Герфегеста раздирала чудовищная внутренняя борьба. Ему безумно хотелось жить. И хотя он не боялся смерти – таков был один из четырех даров Пути Ветра – он не хотел ее. Герфегест был достаточно умен, чтобы понимать: одно – смерть – навсегда исключает многое.

Первым упал Лака Конгетлар. Теплая кровь залила его лицо и походную одежду. Вторым беззвучно повалился на спину Вада. За ним приняли смерть остальные.

Между отточенной кромкой кинжала и шеей Герфегеста оставался ничтожно малый зазор. Этот зазор – пограничная черта между жизнью и смертью. Черта, которую Герфегесту не хватало мужества переступить.

Он снова вспомнил о своей возлюбленной – той, с медовыми волосами, отравленной лазоревым аконитом – самым благородным из дорогих и действенных ядов Синего Алустрала. О своих родителях, сгоревших заживо в бастионах Наг-Туоля. Навряд ли им пришлась бы по душе смерть Герфегеста, но навряд ли они одобрили бы и его нерешительность. Колеблемый сомнениями, Герфегест сидел, словно каменная статуя с закрытыми глазами, стараясь на время оградиться от всех своих внешних чувств. Чтобы не слышать хрип умирающих Конгетларов и не осязать теплоту их крови, которой навеки пропитался теперь Ветер Пустоты.

Герфегест медлил. Наконец последний Конгетлар – а это был красавец Вада – затих, и некому теперь было зреть позор Герфегеста, не решившегося свести счеты с жизнью, подставив свою шею под поцелуй кинжала. Онемевшая рука Герфегеста опустилась на колено, и клинок выпал из его разжатых пальцев. «Ты проживешь долго.Ты само воплощение Первопричинного Ветра!» – вспомнились Герфегесту слова его дяди, Теппурта Конгетлара. Дядя был прав. Герфегест открыл глаза.

10

«Если ты победил врага и оставил стоять его дом, значит ты напрасно тратил время», – говорит пословица, имевшая хождение среди Орнумхониоров. Именно Орнумхониоры настояли на том, чтобы осадить Наг-Туоль и сокрушить главную твердыню Конгетларов.

Орнумхониоры снарядили флот и пять тысяч воинов. Орнумхониоры склонили к походу авантюристов из других Домов. Орнумхониоры заплатили всем, кто только был в состоянии отличить алебарду от оглобли, лишь бы только их войско выглядело несметным, а флот – необоримым.

Взять Наг-Туоль было непросто. Конгетлары мужественно сопротивлялись, уполовинив силы нападавших. Среди Конгетларов не было предателей, и никто не открыл ворота перед врагами. Среди Конгетларов не было трусов. Поэтому город был сожжен лишь после того, как последний защитник выронил оружие из холодеющих пальцев. Все, кто остались, – а это были женщины и старики – предпочли позорному плену Последний Глоток. Они приняли яд, и Дом Конгетларов окончил свое существование.

Император спустился на пристань Наг-Туоля с борта своего громадного файеланта «Намарн», когда все было кончено. Один за другим главы Домов отчитались перед ним в своих потерях. Они были огромны. Ничего подобного в истории Синего Алустрала не случалось. Император, наклонившись к уху своего советника, в сердцах сказал: «Если Конгетлары и впрямь хотели подточить могущество Империи, они своего добились». Никто, кроме советника, не слышал этих слов. Но любой солдат и вельможа, глядя на остатки воинства Семи Домов, думал о том же самом.

Умные головы говорили потом, что именно с падением Дома Конгетларов начался закат Империи Алустрал.

11

Мир и все в этом мире было прежним. С одним лишь только уточнением. Мир стал красным. Все, что было безграничным многоцветьем красок, теперь ушло в оттенки алого, багрового, малинового, розового, пунцового, вишневого.

Этот мир был окрашен кровью Конгетларов, и сам Герфегест был красен от темени до пят. Так бывает, когда тебя застает в пути июльский ливень, и на твоем теле, на твоей дорожной одежде нельзя сыскать ни одного сухого места. Герфегест тоже попал под ливень. Изливающийся не из туч – из вскрытых артерий Конгетларов.

Конгетлары были мертвы. Их бездыханные тела уже не создавали священного круга, как то было совсем недавно. Тела, покинутые их отважными душами, лежали раскоряченные, нескладные, отвратительные.

«Прощай, Лака Конгетлар, хозяин крылатой секиры. Прощай, Вада, любезный всем женщинам Империи. Прощай, Мантегест. Прощай и ты, двоюродный дядя Спинар. Трус и предатель Герфегест остается по эту сторону, в мире форм и изменений», – сказал Герфегест и отвернулся.

Перед его взором раскинулось море. Оно не было красно. Оно лежало колышущимся серым полотном, и ему было безразлично все, что происходит на суше. Зрелище перекатывающихся волн слегка отрезвило Герфегеста. В самом деле, помимо Дома, Пути Ветра и родовой чести есть еще кое-что, что не следует сбрасывать со счетов. Есть жизнь.

Простояв в неподвижности еще некоторое время, Герфегест набрался храбрости снова обратить свой взор к убитым. Разумеется, он похоронит их достойно.

Когда нерешительность уступила место твердости духа, Герфегест снял с указательного пальца Лаки Конгетлара Белый Перстень. Серебро с чеканными фигурами бегущих горностаев – таких же горностаев, как тот, что украшает герб Дома. Алмаз ответил ему тусклым отблеском в глубине ограненного совершенства.

«Если я собираюсь жить среди людей, мне не стоит носить его, – размышлял Герфегест, – ибо в этом случае я проживу немногим дольше Вады и остальных». Герфегест примерил перстень, пришедшийся как раз впору. Затем снял его.

Он не доверял ни карманам, ни кошелькам, ни тайникам. В одном из походных тюков он отыскал крепкую шелковую нить и иглу. Затем он обнажил свое правое бедро, сделал кинжалом глубокий надрез в самом мягком, а значит безопасном месте, вложил в рану перстень и, стиснув зубы, зашил рану иглой. Его руки не были привычны к такому делу, и стежки легли неровно. Края раны, вкривь и вкось сошедшиеся друг с другом, немилосердно кровоточили. И все-таки дело было сделано. Пока он, Герфегест, жив. Белый Перстень не покинет его, и благословение стертого с лица земли Дома пребудет с ним.

После этого Герфегест омыл свежую рану целебным настоем и, примостившись в одном из укромных закутков пристани, задремал.

Так Герфегест стал главой проклятого и павшего Дома Конгетларов.

12

Рассвет в Поясе Усопших был совсем не таким, как повсюду в Алустрале. Не то чтобы солнце было иным. Но когда оно вставало над горизонтом, оно казалось не ярко-малиновым и не красным, а сиреневым и фиолетовым. Быть может, тучи губительной пыли были этому виной. Быть может, удушливые испарения заброшенных городов. Картина была исполнена мрачного величия и жути – фиолетовое солнце над свинцовой громадой моря.