Свартхевди - северянин (СИ)

Впрочем, ведьмы от этого, как Хильда рассказывала, чаще отказываются — век свой укорачивать никому не хочется.

— Ты же, Свартхевди, — говорила она мне, — Интересный, дескать, овощ, получаешься. Способен как ведьмову силу, так и колдовские заклятия использовать, расплачиваясь за все одинаково — как колдун.

Хорошо это, или плохо — она сказать не могла: если с одной стороны поглядеть, то вроде и неплохо, в жизни то ведь, все пригодится. С другой — не мужское это искусство, подлое порой весьма, и опасное, для себя в том числе. Ведьмы в Хельхейм все попадают, опять же, становясь слугами самой Хель.

А я хочу в Валхаллу! Не сейчас, правда, лучше попозже.

Как представлю: вот вхожу я в бесконечный зал, где вечно пируют славные воины, призванные в свиту Асов, и спрашивают меня там, на входе: кто твой отец, кто ты сам есть таков, и чем ты славен? А я и отвечаю: «боевая я ведьма Свартхевди…»!

Брррррр… Аж передернуло всего, от таких перспектив…

Впрочем, хватит о ведьмах, надо вылезать на берег — вон как раз и дерево, с берега в воду упавшее, по нему и выберусь.

Бродить в потемках надоело, а как в лес по валежине выскребся, прошел полсотни ярдов, так и вообще темно стало — луну то деревья загораживают. Тут и заночую, значит, а то, идти мне, незрячему, до первого выворотня, который мне как откусит чего-нибудь, так на том нить жизни моей и оборвется, потому что калечный я навряд ли до людей доберусь.

Развел костерок из хвороста, которого под ногами немало, развесил одежду — хоть немного обсохнет (гостеприимные комары и раньше были мне рады, а сейчас вовсе преисполнились энтузиазма, и принялись впиваться мне во все места), вынул мешок с солью, и обошел свою стоянку кругом, по крупинкам сыпя себе ее под ноги и проговаривая одно из нескольких известных мне защитных заклятий, самое простое. От чего сильного, вроде вервольфа, или восставшего слуги Хель оно, конечно, не спасет: моя защита задержит их не более, чем паутина между деревьями. Но мелочь всякую пакостную остановит, да и меня разбудит в любом случае. Ну и с комаров отпугнет, что само по себе не может не радовать.

Жрать после этого вообще захотелось неимоверно, так и заснул, с недоеденной сушеной рыбиной в зубах, на куче нарубленного лапника.

Глава 7

Утро порадовало меня мелким противным дождиком, прервавшим мой сон, не сказать, что на самом интересном месте, но все равно, досмотреть бы хотелось: ко времени пробуждения я уже успел наслать на все финново семейство Вечную Неудачу, вкупе с половым бессилием, бледной немощью, плоскостопием, лихорадкой, коровьей чумой, стригущим лишаем, геморроем и воспалением суставов, уже поджег их усадьбу, сплясал на ее руинах, и только начал договариваться с работорговцем о продаже Турид в бордель, как вот, проснулся.

Ну, да и хорошо — рассвет уже миновал, пора в путь.

Одежда, подсохшая было за ночь, успела промокнуть снова, но времени разводить костер заново не было, и я снялся с якоря, перекусив сыром и хлебом, и закопав на месте стоянки одну из своих поделок. До ночи протянет — и ладно.

Дорога мне — до полудня вглубь леса, а потом лесом же двинусь к Хагалю, попытаю счастья там. Или, как вариант, обойду город, переночую на каком-нибудь из хуторов в его окрестностях, и попробую попасть на купеческий корабль, идущий из Хагаля — заплачу местным, чтоб на лодке доставили до него, или с берега внимание привлеку. На месте разберемся, а сейчас пора идти.

Я не люблю лес.

Ах, да, говорил уже. А лес, когда я в нем нахожусь, один, в отсыревшей одежде, возможно, с погоней на хвосте — он не нравится мне вдвойне. Впрочем, во всем надо находить светлые стороны: мир посмотрю, полезному научусь, славы добуду…

Светлые стороны нашлись, но радости от их осознания во мне не прибавилось.

Ибо в жопу их, эти светлые стороны!!! Это все я мог проделать и без последних событий…

Я быстрым шагом уходил в направлении от такого милого и родного северного моря, холодного и неприветливого к чужакам, но доброго и такого привычного нашему народу. Пахари моря, наездники волн, сыны Всеотца — я, хоть и изгнанный из рода, всегда останусь одним из вас, ведь у меня, как и у любого сына стылого Нурдланда, в жилах течет соленая вода холодных северных морей, красная разве что. Как зеркало неба, освещаемое багровыми лучами уходящего солнца.

Каждые полторы-две пройденные мили я закапывал в мох или прятал под валежину свои сторожевые амулеты, и пока сигналов о том, что кто-то прется по моим следам не ощущаю. Это хорошо, это правильно. Не будет погони — и я не буду торопиться: с голоду в лесу помереть — это надо совсем безруким быть, воды полно, поэтому, не торопясь, доберусь тогда до Хагаля, а там видно будет, что да как. А пока — передохнуть, тем более что и полянка нашлась подходящая, с родничком. Привал, стало быть. Хоть солнца из-за туч совсем и не видать, но по ощущениям полдень либо уже наступил, либо близко совсем. Так что, перекушу, немного обсушусь, у костерка, который запалю из хвороста в ямке, может быть, даже воды себе вскипячу в котелке…

Я промахнулся по кремню и долбанул себя кресалом прямо по ногтю — больно! Виной всему весьма неприятное ощущение: будто ледышкой провели по груди под рубахой, снизу вверх, от живота к шее. До меня не сразу дошло — сигнал амулета, вот что это такое! К этому времени я успел разложить пять плашек из имеющегося в моем распоряжении десятка, и этого вполне хватит, чтобы понять — идут ли за мной, или амулет сработал случайно. Но, тем не менее, рассиживаться стало некогда: доесть, долить воды во флягу — и бегом дальше.

По лесу бежать трудно: ноги вязнут, ровных мест, считай, что и нет, постоянно приходится оббегать препятствия, вроде кустов и коряг. О, тропка, явно проложена не людьми — зверье какое-то натоптало, по ней и двинусь.

Примерно через полчасика бега трусцой по этой тропе, встретился маленький выворотень. Он притворялся, как обычно, пеньком, невысоким и еще крепким на вид. Сверху, для маскировки, он наковырял на себя мох, и сидел смирно, поджидая жертву себе по размерам, чтоб управиться с ней силенок хватило.

Мерзкая тварь, хорошо хоть, передвигаться может медленно. Узнал я его легко: пень еще крепкий, а упавшего дерева рядом нет — унести же его отсюда вряд ли кто сподобился. А, чуть приблизившись, заметил, как его корни, который он вытянул вдоль тропинки, и парочку поперек — чуть подрагивают. Молодой еще совсем, по повадками видать, да и голодный слишком, нетерпеливый. Я осторожно приблизился к твари, подобрав валежину, футов пять длиной — она гнилая, конечно, но мне не для боя. Ею я аккуратно потыкал корни выворотня — до того доперло, что его обнаружили, и своими корнеподобными конечностями он (оно?) вцепился в палку, тут же ее сломав. Мне на миг показалось, что пень раскололся поперек — а нет, это он пасть открыл. Сверкнули из-подо мха на верхушке пня несколько отливающих зеленым глаз. Чтобы избавиться от него больших трудов не требуется: тварь он медленная, неуклюжая, только и может, что засады устраивать. Питаться способен всем, что найдет, предпочитая, меж тем, мясцо, а на зиму укореняется и засыпает.

Убивать выворотня я не стал: мимоходом, увернувшись от его конечностей, я пнул его сапогом по харе, или что там у него вместо нее, и когда тот распахнул пасть, обуреваемый желанием кусаться, закинул ему туда один из амулетов. Авось, поймает кого из тех, что за мной двигаются, хотя это вряд ли — молод еще выворотень, неопытен и глуп. Это старому лучше не попадаться, тот и замаскируется так, что поймешь, что это оно самое, только тогда, когда он тебя жевать начнет, и двигается поактивнее, чем молодежь, и, как дед рассказывал, какой-то даже магией владеет, вроде насылания мороков. Такой может и сам ночью на стоянку приползти, кстати, где приберет задремавшего путника, и станет счастлив.

Ну да ладно, может, повезет замшелому.

По груди снова прокатился холодок, и последние сомнения отпали — погоня. До них, если смотреть по тому, как я раскладывал амулеты — миль шесть-семь. Вроде как и немало, вот только идут они как-то быстро.