Эльфийский Камень Сна

— Ты забрала то, что принадлежит мне, — продолжал настаивать господин, хоть его лошадь и пыталась податься назад.

— Да, я поступила так. Иди, Фиан. Иди спокойно.

— Ты забрала то, что принадлежит мне, — снова прокричал господин долины. — Так значит ты не только ведьма, но и воровка? Ты должна заплатить мне за него.

Она задохнулась от удивления, но не двинулась с места.

— Тогда назови свою цену, господин людей. Я заплачу тебе, если ты оставишь нас. Но и я предупрежу тебя — принадлежащее Элду не выйдет за пределы Элда. Самое разумное, если ты попросишь у меня разрешения уйти, — его взгляд, полный ненависти, но и осторожности, свирепо метался из стороны в сторону. Леденящий холод пронзал Арафель от этого взгляда, особенно там, куда он чаще всего смотрел — чуть выше сердца, и рука ее сжимала лунно-зеленый камень, без оправы висевший на ее шее.

— Я не стану просить разрешения у ведьмы, — произнес господин. — Это моя земля, и я вправе ходить по ней… Что же до цены, то камня будет достаточно. Вот того, — сказал он.

— Я предупредила тебя, — заметила Арафель. — Ты не мудр.

Но человек не проявлял никаких признаков смирения. Тогда она сняла камень с шеи и протянула его на цепочке — такой же невесомый, какой была сама цепочка.

— Иди, Фиан, — сказала она арфисту, а, когда он замешкался, снова крикнула: — Иди!

И наконец, он побежал, помчался, полетел как безумный, прижимая к себе арфу.

И когда лес снова затих, угомонился, и до нее доносился лишь цокот копыт по камням, да жалобный вой псов, она выпустила камень из рук.

— Получи! — промолвила она и двинулась прочь.

Она услышала шум за спиной и повернулась, чтобы лицом к лицу встретить предательство, и почувствовала, как меч Эвальда ледяным жалом пронзил ее сердце. Опомнилась она уже в других местах, все еще сгибаясь от боли, от которой перехватывало дыхание.

Прошло немало времени, прежде чем она снова поднялась, уже не испытывая ноющей боли от железа. По людским же меркам она лишь едва отступила куда-то, и теплые ветра еще несли с собой холодный запах железа. Она огляделась, но на прогалине уже не было ни людей, ни животных, лишь смятые поросли отмечали то место, где они только что были. Так он ушел со своим трофеем.

А мальчик… Она широкими шагами двинулась сквозь тени и полумрак, подгоняемая тревогой, пока не нашла его, израненного и потерявшегося, в самой чаще Элда.

— С тобой все в порядке? — безмятежно спросила она, скрывая свою тревогу, и опустилась на колени рядом с ним. Она боялась, что рана может оказаться серьезнее тех царапин, которые были видны, — так он сжался, обхватив свою арфу; но он изумленно поднял к ней свое бледное лицо — так бесшумно она очутилась рядом с ним.

— Ты можешь оставаться здесь столько, сколько хочешь, — промолвила она с нотой такого одиночества, с каким свивают деревья свои годовые кольца. — Ты будешь играть для меня, — а когда он все же бросил на нее испуганный взгляд, она добавила: — Новый лес тебе не понравится. У них там нет слуха.

Возможно, она поспешила. Возможно, нужно было подождать. Возможно, люди действительно забыли, кто она такая. Но взгляд его говорил о желании рисковать, доверяя другому.

— Может, и так, — ответил он.

— Значит, ты примешь мое приглашение и останешься здесь. Поверь мне — я редко зову к себе.

— Как тебя зовут, госпожа?

— Какой ты меня видишь? Красива ли я?

Фиан поспешно потупился, и она догадалась, что он не может сказать правду, не обидев ее. И она выдавила из себя смешок.

— Тогда называй меня Фокадан, — промолвила она. — Чертополох — это одно из моих имен, и в нем есть своя правда, ибо я груба и колюча. Боюсь, такой ты меня и видишь. Но все равно оставайся. Ты будешь играть для меня, — это последнее было сказано с полной серьезностью.

— Хорошо, — он еще крепче обнял арфу. — Но дальше этого места я не пойду с тобой. Пожалуйста, не проси меня. Я не хочу обнаружить утром, что за ночь прошли годы и весь мир постарел.

— Ладно, — она уселась рядом с ним, обняв руками колени, и откинулась назад. — Значит, ты узнал меня. Но чем тебе могут помешать прошедшие годы? Чем тебе так мил твой возраст? Похоже, время не было добро к тебе. Я думала, ты будешь только рад избавиться от своих лет.

— Я — человек, — промолвил он очень тихо. — И я служу своему королю. И это мое время, не так ли?

Это было так. Она не могла принудить его. Войти в иной мир можно лишь пожелав того. Он не желал, значит, это был конец. Чем больше она ощущала его, тем сильнее чувствовала глубокое горе в его сердце и холодный привкус железа.

Она все еще могла убежать, махнув рукой на его упрямство. Она заплатила за него непомерную цену и все же проиграла. От арфиста веяло несчастьем. Он разбил все ее надежды. Она чувствовала смертность и тлен, и слишком много человеческого.

Но она предпочла остаться и утопать в лунном свете, глядя на него. Он прислонился к стволу векового дерева и тоже смотрел на нее, лишь изредка отводя глаза, привлеченный шорохом листьев, и снова возвращался к ней — средоточию всей древности леса, всех самых страшных опасностей, грозящих куда как большему, чем жизнь. И наконец, несмотря на всю его осторожность, взгляд его начал замутняться, и шорохи овладели им и заворожили шепотом листьев и теплом спящего Элда.

V. Охотник

Фиан спал и проснулся лишь на рассвете, моргая и оглядываясь от страха, что деревья могли уже вырасти и умереть от старости, пока он спал. Лишь в самую последнюю очередь его взгляд остановился на Арафели, и она рассмеялась эльфийским смехом, ибо юмор ее был мягок, хотя иногда и жесток. Она знала, как выглядит в дневном свете, вид ее был столь же суров, как и растение, именем которого она себя называла. Она казалась загорелой, худой и мускулистой, облаченной в залатанную серо-зеленую паутину, и лишь меч оставался тем же. Она сидела, заплетая волосы в серебряную косу, и улыбалась арфисту, который не сводил с нее косого тревожного взгляда.

Вся земля потеплела этим утром. Тучи не застилали солнца в этот день, и оно проникало даже в чащу леса. Фиан протер глаза после сна и открыл свою суму, собираясь позавтракать.

Похоже, в ней мало что было: он вытряхнул кусочек вяленого мяса, с сомнением взглянул на него, разрезал пополам и предложил часть Арафели — располовиненная, эта трапеза была столь скудной, что ее не могло хватить человеку, особенно такому изможденному и голодному, как он.

— Нет, — промолвила Арафель. Она сразу же почувствовала отвращение, уловив запах еды — она не испытывала аппетита ни к человеческой пище, ни к плоти бедных лесных созданий. Но то, что он предложил ей еду, его самоотверженная учтивость растопили ее сердце. Она достала пищу из собственных запасов — дары деревьев и пчел и многое другое, что не вызывало боли у владельцев при ее заимствовании. Она поделилась с ним, и он схватил свою долю с отчаянной жадностью.

— Вкусно, — поспешно заметил он, рассмеялся и быстро покончил с едой. Он облизал все пальцы до последнего, и во взгляде его появилось облегчение — он избавился от голода, от страха и еще от какого-то бремени. Он глубоко вздохнул, и она одарила его более теплой улыбкой, чем намеревалась, — то было воспоминание о другом, более светлом мире.

— Сыграй для меня, — попросила она его.

Он принялся наигрывать для нее нежно и праздно песни, лечащие душу, а потом снова заснул, ибо яркий день в Элдвуде таил в себе сон, когда солнце лило свое тепло сквозь спутанные ветви, и воздух висел бездыханно недвижным. Арафель тоже мирно задремала в смертном Элде впервые с тех пор, как выросло не одно дерево. Прикосновение смертного солнца пролило на нее эту благодать, о которой она давно уж позабыла.

И снился ей сон, в котором высились своды залов из холодного серого камня.

В этом темном сне у нее было человеческое тело, тяжелое и смердящее вином, наполненное страшными воспоминаниями, в нем покоилась такая мрачная сила, что она с радостью сбежала бы от него, если бы могла. Она ощущала ненависть, она чувствовала тяжесть человеческой плоти, дурманящую неуверенность от крепкого питья.