Слуга Империи

Глава 3

ПЕРЕМЕНЫ

Айяки заворочался на подушке. После шумных игр его быстро сморил сон. Переполненная нежностью, Мара бережно отвела назад его темные кудряшки.

Хотя телосложением малыш пошел в отца, он унаследовал материнскую живость. Ему едва исполнился год, но он был непоседлив, ловок в движениях и - к ужасу нянюшек - не по возрасту бесстрашен. Однако его улыбка трогала сердца самых суровых воинов Акомы.

- Из тебя выйдет храбрый боец, - тихо приговаривала Мара.

Пока у мальчугана был только один неприятель, против которого он был бессилен, - дневной сон. Хотя ребенок стал средоточием всех радостей в жизни Мары, такие драгоценные минуты умиротворения оставались редкими: когда Айяки бодрствовал, три няньки не могли удержать его на месте.

Поправив сыну рубашонку, Мара в задумчивости опустилась рядом с ним на подушки. Покуда Айяки станет взрослым, должны взойти многие семена, посеянные за последнее время. Когда настанет день его совершеннолетия, старые враги ее отца - Анасати - расторгнут союз, заключенный ради мальчика. Если Мара и угодила им, дав жизнь первому внуку Текумы Анасати, расположение новых родственников не обещало быть вечным; Мара ожидала, что ей предъявят счет за безвременную гибель Бантокапи. Поэтому нужно было крепить могущество Акомы, дабы переход правления от Мары к ее неоперившемуся сыну не обернулся трагедией. И первым делом требовалось убрать с дороги род Минванаби, чтобы не вести войну на два фронта, когда какой-нибудь другой грозный противник бросит вызов юному властителю.

Мара просчитывала будущее на много лет вперед. Тем временем солнце стало клониться к закату, и надсмотрщик, видимо, решил, что пора продолжить обработку живой изгороди. В аллее нередко находились невольники, приставленные к садовым работам, поэтому Мара перестала замечать щелканье ножниц. Однако сегодня эти привычные звуки сопровождались резкими окриками и свистом кожаного хлыста. Вообще говоря, этот хлыст был не более чем положенной по рангу принадлежностью костюма - надсмотрщики редко извлекали его из-за пояса, поскольку цуранские рабы не заслуживали побоев. Зато мидкемийцы приводили надсмотрщика в бешенство. Мало того, что они не проявляли ни тени почтения к облеченным властью, - они еще и не стыдились полученных ударов.

Для рабов-цурани, как и для самой Мары, мидкемийское упрямство оставалось загадкой. Воспитанные в убеждении, что только труд дает надежду на счастливый поворот Колеса Судьбы в иной жизни, цурани работали до кровавого пота. Того, кто ленился и получал побои, того, кто не чтил законного хозяина, ожидал вечный гнев богов, ибо ниже рабов стояли только животные.

Какая-то жаркая перебранка отвлекла Мару от этих размышлений. Властительница с неудовольствием отметила, что варвары, исполосованные кровавыми рубцами, до сих пор не научились себя вести, зато усвоили множество бранных слов.

- Воля богов? Да это бред сивой кобылы! - грохотал один из рабов на ломаном цурани; Мара не вполне поняла, что такое бред сивой кобылы. Между тем раб не унимался: - Нечего городить всякую чушь. Хочешь, чтобы люди работали, так слушай, что тебе советуют, - и скажи спасибо.

Надсмотрщик совсем растерялся: прежде ему не случалось препираться с рабами. Однако с недавних пор его доводами, причем весьма постыдными, стали кожаный хлыст и грубая брань.

Но и эти средства не возымели действия. Совершенно сбитая с мысли, Мара прислушалась к шуму возни и перепалки.

- Попробуй только на меня замахнуться, недомерок, - полетишь через изгородь, прямо в кучу дерьма - вон сколько наложили ваши шестиногие твари.

- Как ты смеешь, раб?! Отпусти немедленно! - визжал надсмотрщик.

Понимая, что стычка перешла все границы разумного, Мара решила вмещаться. Что бы там ни означало странное выражение бред сивой кобылы, в нем угадывалось что-то неуважительное.

Она раздвинула створку и увидела прямо перед собой могучее плечо и жилистую руку. Рыжий мидкемиец - виновник переполоха на рынке - одной рукой сгреб за шиворот надсмотрщика и поднял его высоко над землей. Тот отчаянно барахтался в воздухе, дрыгая ногами. При виде властительницы он едва не лишился чувств и забормотал молитву богине милосердия.

А варвар как ни в чем не бывало скользнул глазами по миниатюрной женской фигурке, возникшей в дверном проеме. Его лицо выражало полное равнодушие, и только глаза сверкнули голубизной, как тот металл, из которого мидкемийцы ковали оружие у себя за Бездной.

От такой неслыханной дерзости Мару охватил гнев. Однако она не выдала своих чувств и заговорила ровным тоном:

- Если тебе дорога жизнь, раб, сейчас же отпусти его.

Теперь даже этот рыжеволосый смутьян осознал ее власть, но не спешил повиноваться. Помедлив, он ухмыльнулся и разжал кулак. Надсмотрщик неуклюже шлепнулся задом в середину самой пышной клумбы. Ухмылка наглеца окончательно вывела Мару из себя.

- Учись смирению, раб, не то тебе будет плохо!

Рыжеволосый больше не скалил зубы, но и не отводил глаз. Правда, Маре показалось, что на него куда большее впечатление произвело ее тонкое одеяние, нежели весомость угрозы.

Злость не могла затмить разум. Она почувствовала, что этот варвар смотрит на нее оценивающе, попросту раздевает взглядом. Это было уже чересчур. Она приготовилась отдать приказ о немедленной казни в назидание остальным, но что-то ее удержало. Наверное, то, что сам Аракаси проявил интерес к мидкемийцам. Они так и не научились послушанию; нужно было найти на них управу - или в скором времени казнить всех до единого, а ведь за них были заплачены деньги. Первым делом следовало преподать им наглядный урок. Повернувшись к стоявшим поодаль стражникам, Мара приказала:

- Возьмите этого раба и задайте ему хорошую порку. До смерти не забивайте, но сделайте так, чтобы ему расхотелось жить. Если же и этого ему покажется мало - прикончите.

Из ножен молниеносным движением были одновременно выхвачены два меча. Не оставляя сомнения в серьезности своих намерений, стражники увели раба прочь. Он шел с гордо поднятой головой, словно его не страшила жестокая экзекуция. Мара разозлилась еще сильнее: этот человек был не чужд высокому цуранскому пониманию чести. Впрочем, она быстро опомнилась. Какой еще "человек"? О чем она думает? Это же раб.

Как назло, именно в этот момент появился Джайкен.

- Ну, что там еще? - в раздражении крикнула Мара.

Хадонра в страхе отпрянул, и она устыдилась своей несдержанности. Жестом приказав надсмотрщику убираться с клумбы, она вернулась в кабинет и уселась на подушки рядом с мирно спящим Айяки.

Джайкен нерешительно переступил порог:

- Можно войти, госпожа?

- Входи. - Мара взяла себя в руки. - Надо выяснить, почему Эльзеки до сих пор не приучил рабов к послушанию.

Надсмотрщик, распростертый у порога, замер от стыда и ужаса. Он сам был немногим лучше раба - необученный слуга, поставленный управляться с рабами. В любую минуту его могли скинуть с этой должности. Он не решался пошевелиться, но начал горячо доказывать свою невиновность:

- Госпожа, эти варвары не понимают, что такое порядок. У них нет уала... - Это цуранское слово означало "стержень": так называли душу, определяющую место человека во вселенной. - Они брюзжат, отлынивают от работы, пререкаются, да еще и зубоскалят... - Доведенный до слез, он закончил торопливой скороговоркой: - А хуже всех этот рыжий. Он ведет себя будто благородный.

У Мары расширились глаза.

- Будто благородный? - переспросила она. Эльзеки осмелился поднять голову и с мольбой воззрился на Джайкена. Тот явно был раздражен речами надсмотрщика. Не получив поддержки, Эльзеки снова ткнулся лицом в пол.

- Не казни, госпожа! Я старался изо всех сил!

Мара не захотела выслушивать его покаяния:

- Пока тебя никто не собирается казнить. Объясни, что происходит.

Исподтишка поглядев снизу вверх, Эльзеки понял, что гнев госпожи сменился любопытством.