Просто солги

Я улыбаюсь, потому что, если бы он услышал меня сейчас, то обязательно понял бы, как ему благодарна. Спасибо, Ким, что я еще жива…

Звонит телефон, и что-то внутри меня говорит, что, возможно, это Ким.

— Да.

— Добрый день, Кесси.

— Мы знакомы? — с натяжкой спрашиваю я, едва сдерживаясь, чтобы не бросить трубку раньше положенного.

— Вообще-то нет, но я надеюсь в скором времени исправить это досадное недоразумение. — Голос. Голос гадкий, скрипучий. Обладатели такого голоса редко бреются и много командуют, хотя и пытаются казаться пай-мальчиками. — Я подготовил музыку для тебя, Кесси. Много красивой музыки. Я записал ее специально для тебя.

Не выдерживая, я все-таки бросаю трубку и каким-то чудом плюхаюсь не на пол — на кровать. У меня трясутся руки. Мне страшно. Гораздо страшнее, нежели бы я узнала, что это просто маньяк.

— Кто звонил, Кесс? — Это Шон. Я знаю, я уверена, он шпионил за мной. Но потому что ему Ким приказал.

— Никто, — огрызаюсь я, собственно, не до конца осознавая, стоит ли раскрывать моему новому знакомому незнакомцу эту страшную тайну.

И все же я должна признаться хотя бы себе, потому что я привыкла быть честна перед собой. Слова этого человека почти подкупили меня, почти заставили встать на задние лапы и спросить у него адресок.

"Я записал эту музыку специально для тебя…"

Я утыкаюсь лицом в подушку и начинаю медленно лишать свои легкие кислорода.

6. "Я могу разглядеть себя в зеркало. Напоминаю себе Одри Хепберн: такая же прическа, стильное платье"

Трибуна приготовлена специально для меня. Одинокая и величественная, она стоит в центе подиума с уже включенным заранее микрофоном и ждет, пока я подойду, приветственно улыбнусь и помашу в снимающие мое счастливое лицо камеры.

На мне черно-белое платье. Я могу не только чувствовать его на себе, но еще и видеть. Оно умопомрачительное. И некоторые журналисты в первых рядах даже не собираются слушать, что я им сейчас скажу, — они просто бесстыдно рассматривают меня, мои оголенные плечи и глубокое декольте.

Ким тоже сидит в первом ряду. Но он, кажется, в отличие от всех остальных, ждет, что же я все-таки скажу в свое оправдание.

Легкие жжет огнем, и уверенность тут же куда-то испаряется.

Я напоминаю себе Одри Хепберн — такая же прическа, стильное платье. Но я не такая сильная, да и актерского таланта у меня вообще нет.

Мне кажется, что микрофон вот-вот оживет и сколошматит меня живьем.

— Добрый день, дамы и господа. Вы, конечно же, знаете, для чего мы здесь собрались… — с фальшивой улыбкой начинаю я.

Внезапно зал исчезает и передо мной появляется лицо, которого я не забуду, даже если когда-нибудь мне подчистую сотрут всю память. Покрытое оспами и какой-то сумасшедшей ухмылкой, это лицо — самое омерзительное, что я когда-либо видела в своей жизни. Сверля меня насквозь маленькими поросячьими глазками, существо медленно наводит на меня дуло пистолета и спрашивает приторно-сладким голосом:

— Ты веришь в Бога, Кесси?

И отпускает курок.

…

Я просыпаюсь в холодном поту с ощущением, что на этот раз пуля пробила мне голову.

Дышу часто, но восстановление дыхалки почему-то не способствует восстановлению рассудка.

Осторожно сползая с кровати, я пытаюсь на ощупь отыскать туфли, но не выходит, и я, разозленная, полуголая и босиком начинаю спускаться вниз по лестнице.

Темнота — это не страшно, когда ты — всего лишь часть этой самой темноты. Но сердце почему-то бьется слишком часто, точно бомба замедленного действия.

Тик-так… тик-так…

И никогда не знаешь, когда именно она взорвется.

Мне кажется, что Шон сейчас должен быть здесь, потому что он брат Кима, а Ким всегда был рядом. Почти всегда. Но моего нового знакомого нигде нет — я не вижу, но и не слышу его присутствия. Абсолютная изолированная тишина.

С трудом отыскав ручку холодильника, судорожно пытаюсь отвинтить крышку от закупоренной бутыли с молоком. А может, и не с молоком — с пивом. Но мне, в сущности, все равно — в глотке уж больно сухо.

Случайно роняю на пол небольшой предмет и вздрагиваю.

Эти странные знакомые голоса.

"— Добрый день! С вами Нью-Йорк уикенд, и мы подводим итоги этой непростой недели! У нас в гостях председатель комитета по уголовным расследованиям. Здравствуйте, Джо.

— Здравствуйте, Кейт.

— В последнее время Нью-Йорк просто-таки задушила волна неожиданных исчезновений юных девушек. А как вы считаете…"

Нервы дают о себе знать. С третьей космической скоростью я принимаюсь выискивать орущий экран и, обнаружив, бессмысленно начинаю долбить по нему, пока не понимаю, что звук исчез. Похоже, я только что сломала Шону телевизор.

В груди резко начинает колоть, как будто кто-то со всей силы вмазал мне в солнечное сплетение. От пронзившей меня невыносимой боли я складываюсь пополам. В этот момент меня почти нет.

…

Через открытое окно солнце медленно опускается на мою кожу и оставляет на ней невидимые обычному глазу ожоги. Оно прожигает меня до дыр. Я лежу почти голая — чувствую на своем теле только холодные прикосновения тонкой рубашки. Мое тело лежит на полу — отдельно от моего сознания, и я почти себя вижу со стороны. Как будто умерла.

Неторопливо, как-то по-пьяному я поднимаюсь с пола. По всему телу необъяснимая дрожь. Что-то похожее на страх.

За окном солнце нещадно греет, и я не думаю — я знаю, что уже далеко за полдень.

Я медленно крадусь вдоль стен, отчаянно за них хватаясь и используя любую возможность раствориться там, где меня нет и никогда не будет. Я поступаю как настоящая плохая Кесси: специально выбираюсь на видное место, чтобы меня поймали. Потому что мне уже все равно. По-настоящему плевать.

Входная дверь закрыта всего лишь на защелку, и я удивляюсь, как Шон мог оказаться таким идиотом: оставляя дома сумасшедшую одну, нужно, по крайней мере, запирать окна и двери на все замки. Вот Ким бы меня точно наручниками к батарее приковал, чтобы никуда "случайно" не вышла.

На улице холодно — вот только солнце горячее, и пахнет жухлой листвой.

Спускаюсь по небольшой лестнице и теряюсь. Одна в большом Нью-Йорке, без Кима, совсем одна. Сердце колотится, как мотор гоночной машины, и я судорожно сглатываю, пытаясь побороть собственный страх.

В голове звучит музыка, и мне снова становится легче. А в организме острая нехватка кофеина, в карманах — ни цента, а в глазах по-прежнему пусто. Все также ничего не вижу.