Мой ангел Крысолов

Он упал назад, в комнату, и вся огромная птичья стая закричала единым почти человеческим криком. В этот момент Тритон, не разбегаясь, поднял руки и взлетел. Нета в последний раз увидела тонкую медную фигуру, блестящую от дождя, длинные черные волосы, и в следующий миг Тошки не стало — он ушел ласточкой в низкие тучи.

Корабельник тяжело упал с неба на стену и молча нырнул в окно башни. Лекарь уже бежал через двор к правому крылу, его промокший плащ реял за спиной как крылья. Жюли и Нета бросились следом.

Тяжелая арбалетная стрела пробила Птичьему Пастуху правое плечо. Он лежал на спине и улыбался побелевшими губами. Корабельник, с лицом чернее тучи, склонился над ним, примериваясь выдернуть окованное железом тело стрелы.

— Отойди-ка, — мягко сказал Лекарь. — Я сам. Нета, ну-ка, помоги мне. Убаюкать бы его, пожалуй, иначе будет очень больно.

— Да я, в общем-то, потерплю, — сказал Птичий Пастух. — Ничего страшного… Нета, у тебя локоны совсем промокли… тебе идет… — он подмигнул и потерял сознание.

— Кудряш, Подорожник, носилки, — скомандовал Учитель и запнулся. Только два дня прошло с того вечера, когда он вот так же скомандовал: «носилки» Кудряшу и Умнику, чтобы отнести в лазарет Тритона. И где теперь Тритон?.. А Умник сам лежит в лазарете, как бесчувственное бревно, и ничто на свете его не интересует. Лекарь говорит, что, глядя Умнику в глаза, он встречает бездну.

Кудряш и Подорожник молча переложили Птичьего Пастуха на носилки. Подорожник ссутулился сильнее обычного, Кудряш утирал нос рукавом. Арбалетная стрела, окованная железом — это вам не в обморок грохнуться от неумения обращаться с силой.

Нета, стоя на коленях перед Птичьим Пастухом и наклонившись к его уху, тихо шептала слова колыбельной. Лекарь примерился к ране, потом положил ладони по обе стороны от нее, закрыл глаза и слегка нажал. Стрела шевельнулась. Птичий Пастух едва заметно вздрогнул, и Нета наклонилась ниже, зашептала быстрее, положив одну руку ему на лоб. Лекарь взялся за оперение и почти неуловимым молниеносным жестом выдернул стрелу. Птичий Пастух не пошевелился: он спал. Нета выпрямилась. Ее лицо с закушенными губами выражало страдание. Лекарь брезгливо бросил окровавленную стрелу на пол. Она упала с тяжелым стуком, и стоявшая рядом Рада вздрогнула и отшатнулась. Носилки выплыли за дверь, следом в ледяном молчании вышли Корабельник и Лекарь. Нета стояла, опустив голову, и никто к ней не подошел. Только Алиса, давясь слезами, ожесточенно прошипела:

— Это все из-за Тошки твоего! Лучше бы его подстрелили! Всегда терпеть это отродье не могла, и правильно, как выяснилось…

— Алиса, нельзя так!.. — прошептала Жюли.

— Да нет, — сказала Нета устало. — Все правильно. Это я виновата. Ведь чувствовала, что зов усилился… нельзя было его одного оставлять. Я же знала, знала, что Лекарь пошел завесу ставить… знала же… знала…

— Надо было его привязывать! — резко сказала Алиса.

Нета подняла на нее глаза, но промолчала. Зато вступила Люция.

— Да? А если завтра Умник встанет и пойдет… куда глаза глядят, ты его тоже к койке привяжешь? На цепь, может быть, посадишь?.. Может, в погребе… в погребе запрешь? Или Тритона — можно, а остальные нежные очень?

— Запру! — закричала Алиса. — Если он безумен, запру, привяжу, силой заставлю сидеть и не дергаться! Чтобы остальные из-за него не погибли! А Нета всегда на Тритона надышаться не могла. Сю-сю-сю, любовь моя, радость моя… А он на нее плевал! И на всех нас!

— Не болтай, чего не знаешь! — Люция сжала кулаки, чтобы искры, летящие с пальцев от злости, не запалили подол ее широкой юбки. — Откуда тебе знать что-то про любовь? Ты же ледышка, правильно Умник говорит! У тебя вместо сердца железные часы с острыми стрелками!..

— Лю, перестань, — Жюли испуганно переводила глаза с одного лица на другое. — Девочки, вы чего?.. Не надо…

Из угла подал голос съежившийся Петрушка. Все это время дурачок старался сделаться как можно более незаметным, и поэтому его хрипловатый голос заставил всех обернуться.

— А Тритон-то… это… он где?

Никто не ответил. Жмых ждал, приоткрыв губастый рот и поставив светлые брови домиком.

Рада кашлянула и сказала тоненьким голоском:

— Мы не знаем, Петруша. Он… улетел.

— Куда это?.. А?.. Нета? — растерянно пробормотал дурачок. — Куда улетел-то?

Нета повернулась и пошла к двери.

— Жюли, пойдем ставить завесу, — сказала она ровным голосом. — Корабельник с Лекарем вдвоем не справятся.

Жюли грустно поглядела на подруг, покачала головой и пошла за Нетой.

8

Когда замок исчез, а на его месте внезапно выросли скалы, каменистый пляж огласил такой вопль разочарования и ужаса, как будто на свободу внезапно вырвались все уродливые порождения океана и все грозные страхи леса. Горожане выли и визжали, как голодные псы над упущенной костью, стрелы тучами летели через невидимые стены замка, и Корабельник велел всем уйти под крышу. Все равно парочка стрел залетела в окна, но эти случайные выстрелы никого не задели.

Весь день отродья просидели в комнатах, слонялись неприкаянно по коридорам, пытались читать, пытались чем-то заняться, но все валилось у них из рук, и к вечеру они совсем перестали разговаривать друг с другом.

Рада то принималась плакать, то исступленно целовалась с Подорожником в каминном зале, то гнала его с глаз. Подоржник вздыхал, как большая умная собака, и без слов повиновался своей ненаглядной хозяйке. Люция ходила по пятам за Корабельником, пока он не прикрикнул на нее и не отправил в спальню. Лей весь день пролежал, уткнувшись лицом в подушку, но бледная и холодная больше обычного Алиса так и не подошла к нему. Кудряш несколько раз порывался влезть на стену, чтобы посмотреть, не вернулись ли волки, но Жюли была настороже и так умоляла, так висла на его руке, что он нехотя покорялся и возвращался под крышу.

Нета не пришла ночевать в спальню, и никто не стал ее разыскивать. Горожане к ночи ушли, шторм утих, вокруг замка воцарилось относительное спокойствие. Лекарь дремал в лазарете у койки Птичьего Пастуха, Корабельник ушел спать к себе в кабинет. Замок погрузился в темноту и замолк, как покинутое гнездо.

Сейчас досчитаю до пятидесяти, — думала Нета, стоя на замковой стене. — То есть, до ста… хорошо, до тысячи. Досчитаю и пойду спать. Раз, два, три, четыре…

Со стены ей видно было все вокруг — огромная желтая луна освещала и пляж, и даже кромку леса вдали. От леса наплывал запах цветущей жимолости, от океана тянуло водорослями, гниющими ракушками и рыбой, выброшенной на берег вчерашним штормом. Если Тошка вернется… пятьдесят один, пятьдесят два… то его нужно будет сразу покормить и отвести спать… шестьдесят… шестьдесят пять… вряд ли Корабельник разрешит мне остаться тут и ждать, если все уйдут… семьдесят восемь… он вернется, куда он денется… он не может летать вечно. Захочет есть, захочет спать. Устанет. Устанет, упадет… подстрелят… не буду про это думать.

Восемьдесят два, восемьдесят три… восемьдесят восемь… бедный Птиц… ничего, Лекарь его починит. Какая луна сегодня!.. На рассвете, сказал Корабельник. Они уходят на рассвете. Конечно, я никуда не пойду. Девяносто пять. Не пойду… не потащит же он меня силой? Пусть уплывают на этой своей шхуне. Интересно, как она выглядит? Наверное, старая развалина. Никогда не видела шхун. И вообще океан меня пугает. Как по нему плыть? Кругом же вода… Сто двадцать один, сто двадцать два…

Он не вернется, это ясно. Как сердце-то ноет, что же это такое… это из-за луны. И холодно. Холодно. Сто пятьдесят четыре… как же там Тошка, он ведь совсем раздетый.

Нета поежилась, села и обняла себя за плечи. Сто семьдесят, сто семьдесят один… Если Корабельник попробует увести ее силой, она… что она сделает? Убежит? Улетит?.. Конечно, нельзя бросать друзей, но ведь она им не нужна. Совсем не нужна. Зачем она им? Петь колыбельные? Она научит… научит, например, Раду. Или Жюли. На шхуне от меня все равно будет мало проку: я так боюсь воды, что, пожалуй, на все время пути забьюсь куда-нибудь в трюм… где у корабля трюм? Кажется, внизу.