Брат-чародей (СИ)

— Не она, — разочарованно повторил Гилл и, икнув, повернулся на другой бок. Судя по засвистевшему дыханию, он тут же уснул.

Легина как стояла, так и осела на пол.

Сквозь мучительное бездумие, сквозь режущую бесслёзность глаз прорвалась мысль.

Ей уже доводилось проходить через такое. Она пройдёт и сейчас.

Встав на одном усилии воли, Легина невидяще огляделась вокруг себя.

Всё та же пыльная беседка в пожухлом плетении плюща…

Борясь с желанием забиться в какую-нибудь щель или хотя бы снова осесть на землю, Легина подошла к дверному косяку и вытянутой рукой опёрлась о его шершавую поверхность. Было хреново: противной слабостью дрожали ноги, одежда вдосталь пропиталась противными ручейки липкого пота и вонючими пятнами снадобья, бесцеремонно вернулось отпустившее было недомогание.

Полуденная жара сменилась предвечерней духотой. В уснувшем воздухе не чуялось ни намёка на ветерок. Легина тяжело оторвалась от опоры. Подождала, проверяя, устоит ли сама на ногах. Потом добралась до ведра с водой и попробовала смыть с себя дурноту и пот.

Из тишины донеслись спешащие семипудовые шаги. Легина выпрямилась и наспех привела себя в порядок. Еле успела — в крохотный проём входа бочком, бочком протиснулась огромадная фигура Ракеныка и с размаху бухнула перед Легиной толстый берёзовый чурбан.

— Вот! Садись теперь на здоровье, сударышня!… Ты прости уж, что задержался! Экономка, будь она неладна, насела: режь да режь ветки! Мол, близко к окнам подобрались, могут уже и побить!… Нет, ну сколько этим летом бурь налетало, ничего не разбилось, а тут вот прямо с места не сойди, а сделай!… Вот уж настыра так настыра…

Люди, наделённые недюжинной физической силой, обычно со снисходительным добродушием оглядывают с высоты своих башнеобразных фигур суету мелких собратьев по человечеству. Только к тутошней экономке — маленькой, крепенькой женщине — Ракенык чувствовал почтительное уважение, доходящее иногда до благоговейного страха. Может быть, просто потому, что, в отличие от него, она была весьма на своём месте; большое хозяйство в её кругленьких руках крутилось без заминок, как небосвод. Она умела управляться и с ним самим, любые их разногласия всегда заканчивались одинаково: выходило по её. Вот и сейчас ему таки пришлось пилить чёртовы сучья, прекрасно зная при этом, как ждут его помощь совсем в другом месте.

— Всё хорошо, — прервала его оправдания Легина. — Ты всё правильно сделал… Я и сама здесь справилась… Он спит. Почти не просыпался. Ты мне вот что лучше сделай…

Она вытащила из кармана мешочек от Кемеши. Его простая холщёвая поверхность вдруг на мгновение вспыхнула на её ладони золотым отсветом памяти о доставшейся ей утром доле заботы и любящей доброты. Легина замерла, порозовев, — и отсыпала на лист бумаги щепотку сухих трав.

— Пойди на кухню. Пусть мне сделают отвар. Из этого.

— Хм… То-то я смотрю, ты то бледнеешь, то синеешь. Ну думаю, что-то здесь не то. Не то приболела, не то…

— Иди уже. Хватит разговоров…

Оставшись снова одна, Легина почувствовала облегчение. Сейчас она придёт в себя… потом Ракенык принесёт её лекарство… и она сразу же пойдёт домой.

Хватит. Всё, что она могла, она сделала.

Легина тихонько застонала, вспомнив, что ей ещё предстоит объясняться за позднее возвращение и болезненно-неопрятный вид.

— Ты чего плачешь? Что случилось?

Гилл — ещё задутый, в багровых пятнах, но уже с просыпающимся ясным блеском глаз — с безмятежным любопытством разглядывал её. Ожидая ответа, он скользнул взглядом по сторонам, и чем дальше, тем быстрее исчезала его безмятежность.

— Эй, а где это я? И как я сюда попал? — Гилл встревожено приподнялся, напрочь забыв о неполученном ответе на свои первые вопросы. Легина опять не спешила с ответом, но на этот раз он и сам быстро начал соображать свои обстоятельства. — Ага… Это дедов дом. Ага… Ну да…

Контуры сегодняшнего дня начали проступать в его памяти, разматываясь назад, к самому своему началу. Чем дальше, тем сильнее Гилл чувствовал приближение саднящей занозы — и, не сдержавшись, вздрогнул, когда наткнулся на неё: сегодняшним утром он, роясь в ворохах своих бумаг, нашёл самый первый черновик самого первого стихотворения о Гражене. И память того счастья — яркого, чистого, ещё не преданного — вживую вспыхнула в нём. Но не удержалась счастьем, как раньше, а всей своею невыносимо притягивающей яркостью и живой силой вдруг стала болью.

И эта боль сорвала его с места, закружила по городу в поисках облегчения, а потом бросила в тёмное жерло древнего божества, издавна предлагающего всем бедолагам честное забвение за сущие гроши.

— Ага… Ну да… Это, значит, я всё-таки добрался до дедовского дома. Честно говоря, этого я уже не помню. А тут ты, да? — повернулся он опять к Легине и принял сидячее положение. — Ну, сестрёнка, ты сущий клад. Помогаешь страждущим, спасаешь… э-э…

— Пьяных, — пришла ему на помощь сестрёнка.

— Ну зачем так грубо. Дед в курсе?… Ох, надо научиться пить.

— Идиот.

— Нет, ну зачем ты так грубо?! Ты же совсем не такая… Знаешь, — вдруг посерьёзнел он, — я ведь думал уже. Ты ведь мне только троюродная? То есть никаких препятствий нет. Жена из тебя будет — первый сорт. И с тобой даже я почти приличным мужем буду! С тобой ведь не забалуешь. Как раз то, что мне надо. Дед всё-таки прав… н-да… О чём это я?… А ну да, вспомнил. Конечно. Ну да. Выходи. За меня. Замуж.

Он поднял взгляд к лицу Легины, со спокойным ожиданием заглянул в её ясно открытые глаза. Реакция Легины — точнее почти полное её отсутствие — неожиданно успокоила его. Ему не хотелось ни радостных воплей, ни слёз, ни каких других бурных выражений согласия. Ну ладно, пусть и несогласия. В общем, он прочитал её сдержанность как разумное обдумывание его предложения.

— Что скажешь, Гин? — повеселел он.

— Что скажу?… - голос Легины был чист и ровен. — Во-первых то, что сюда ты не добрался. Это я нашла тебя у трактира. Почти валяющегося под забором. Наняла двух воришек. И они доставили тебя сюда.

— Подожди… Не может быть…

— Помолчи. Сейчас я говорю. Во-вторых. Сделала это я вовсе не ради тебя. А потому что очень… очень уважаю лорда Станцеля. Твоего деда. Которого ты позоришь своим поведением.

— Моего деда? Только моего? — быстрый умом Гилл выхватил странное уточнение.

— Да. Только твоего. И это относится к тому, что в-третьих. Кого ты просишь выйти за тебя замуж?… Гину. Очень хорошо… Только здесь нет никакой Гины!! - её голос вдруг сорвался почти в крик, но она тут же взяла себя в руки. — Это имя, Гина, вместе со своим дедовством однажды предложил мне лорд Станцель. Сам. Так было нужно.

Она остановилась перевести дыхание. Встала со своей табуреточки. Пошла к выходу.

Гилл молчал. Он еле удерживался в седле стремительно мчащейся неизвестно куда ситуации. Ясно чувствовал, что сказано ещё не всё. И просто ждал, когда это всё будет сказано. И не важно, что она уже уходит. Молча уходит.

— Здесь нет Гины, которая могла бы выйти за тебя замуж, — остановившись в дверях, спиной к нему, с суровой обречённостью повторила она.

— А кто… здесь… есть? — решился на вопрос Гилл.

Она легко обернулась. Глаза её опять были ясно открыты, но в них ничего нельзя было прочитать.

— Моё имя Легина. Легина, дочь Ригера и Энивре. Теперь ты до конца дней своих можешь быть счастлив от мысли, что однажды делал предложение принцессе чистой королевской крови. Будущей королеве.

…Когда в беседку притопал Ракенык, Гилл сидел на лавочке всё в той же позе, всё так же уставившись в открытый проём выхода из беседки. Садовник непонимающе огляделся по сторонам, опустил вытянутую руку, в которой держал стакан с желтоватой жидкостью, и нахмурился на Гилла:

— Это чего это она отсюда так быстро ушла? А? Нехорошо, сударь. Она ведь тебе… тебя… Эк! — сердито крякнул он, не давая сорваться с языка чужой сердечной тайне. — А ты ведь, чай, обидел Гину, а?