Буря

Между тем, плотные ряды троллей приближались, и те из восставших, кто был в последних рядах, обернувшись к ним, поворачивали голову и к Ринэму, ожидая от него чуда.

Но неожиданное спасение пришло отнюдь не от Ринэма — оно вырвалось из того железного тракта, по которому они сами, к этому месту прибежали: то был слизень. Он выломал таки железные двери, пробрался на этот путь, и пополз по кровавому следу. О, в какое же неистовство приводил слизня запах крови! Как он жаждал поглощать! Но никого поблизости не было, и он устремлялся все быстрее и быстрее, и, наконец, вылетел многометровым тараном, попросту смял первые из трольих рядов. Жадно вытянулись железные щупальца, и троллей не спасала даже их каменная броня — щупальца пробивали их насквозь, и с жадностью поглощали в себя. И столько троллей было поглощено в первые же мгновенья, что слизняк прямо на глазах принялся расширяться, из закованной в железо заддней части обильно принялась сочиться желтая слизь, с шипеньем проедать камень.

Те орки, которые оставались у ворот, решивши, что эта тварь служит восставшим побросали свои ятаганы и взмолились о пощаде, но пощады им не было — их, ненавистных, рубили, сметали, давили, и, наконец, прорвались к самым створкам — всеобщими усилиями подхватили запор, отодвинули его; и тогда, с нетерпеливыми криками, принялись на эти створки надавливать. Раздался тяжелый гул…

Открылось еще несколько потайных проходов, и оттуда, огибая слизня, бросились новые полчища троллей — их согнали, сколько могли согнать; и гнали на тех кого почитали могучими противниками, не потому, что опасались, что они уйдут; а то, что они впустят сообщников, котоорые разрушат все царство. Слизняк хватал неустанно, и все расширялся, расширялся. Какие-то тролли пробрались, вот они уже совсем близко, вот налетели на задние ряды. В это мгновенье, створки выпустили луч света — он все расширялся расширялся, тролли бросали свое оружие, закрывали морды, поворачивали вспять, однако — ничего не помогало — солечный свет (а это был как раз час, когда солнце заходило и глядело вглубь залы) — он ворвался, он заполонил все это пространство до самого купола, и гоблины закаменели в таком положении, в каком их этот свет настиг.

Слизняк в ярости принялся крушить эти каменные изваяния, пытался их заглатить в себя. Что было дальше восставшие уже не видели — они бросились вперед; в этот слепящий, но дивно прекрасный для них свет — со всех сторон можно было слышать крики: «Свобода!»

Ринэм стал было кричать, чтобы не разбегались они, однако сам, несмотря на всю свою сдержанность, не смог сдержать восторга; и он улыбнулся, протянул навстречу этому живому нежно-бордовому свету руки, бросился к нему — и пробежал шагов сто, почти ничего не видя. Наконец, глаза его привыкли к такому освещению, и он смог разглядеть каменные склоны, которые плавно уходили вниз; мог разглядеть залитые светло-розовым светом, осыпынные мириадами золотистых крапинок поля, которые тянулись за этими склонами на многие-многие версты; смог различить и леса, которые, увитые светлой снежной дымкой, казались прекрасными девами, которые стояли, среди этих полей и любовались красотою неба. А небо то действительно было прекрасно: на общем фоне выделялись светло-оранжевые облака, которые застыли без всякого движенья, провожали уходящее светило, которое краем своего широкого диска уже успело прикоснуться к дальним, едва различимым у горизонта холмам.

Несколько минут любовался Ринэм этой красотою, и все мечтал о том, что станет владыкой этих земель. А со всех сторон неслись крики радости, и он, наконец, оглядел ближнее свое окружение. Как и следовало ожидать, восставшие рассыпались в разные стороны, кто-то валялся в свежем, пушистом снегу — им, привыкшим к холоду подземелий, этот снег казался совсем не холодным. Они прижимали его к лицу, они кувыркались в нем; иные просто лежали и плакали, иные стояли и плакали, кто-то смеялся, кто-то кричал что-то — но все это в совершенейшем беспорядке: даже в те минуты, когда восстание только начиналось, и были они стихийной толпою — даже тогда порядка было больше, нежели теперь, когда захлестнуло их счастье.

Ринэму пришлось потратить немало сил на окрики, чтобы хоть некоторые из них, пришли в себя и поняли, что от ворот орочьего царства они отбежали неболее чем на сотню шагов, и их можно было достать хоть стрелою. Такие стали убеждать остальных, но лучше всяких убеждений подействовал слизняк, который пробился к самым воротам — уж не известно, чем он еще успел полакомиться, однако, разросся до таких размеров, что уж и в ворота не мог протиснуться; но вот железные отростки его вырвались, заскрежетали, раздрабливая грубые ступени. Тогда то они вскочили, и бросились бежать дальше — без всякого, впрочем, порядка; и некоторые нашли нелепейшую смерть: дело в том, что часть ведущих от ворот ступеней покрылась льдом, а с правой стороны распахивала темный зев пропасть — они и полетели туда. Дальше уж пошли медленее, и наконец, вышли на какое-то небольшое плато, огороженное скалами, которые с одной стороны расходились, и под довольно большим уклоном, уводили к заснеженным долинам.

Они пытались идти по этому ущелью, однако, оказалось, что под тонким слоем снега сокрыт был лед, и вот они уже заскользили, разгоняясь, все быстрее и быстрее. Конечно, такой путь представлялся опасным — можно было и расшибиться, однако, чтобы уйти от возможной погони Ринэм дал команду съезжать всем, и сам присоеденился в числе последних. Им повезло: никаких выступов о которых можно было расшибиться не было, а проехавши с полверсты, они заскользили, постепенно замедляясь, среди темно-синих, под бархотно-голубым небом холмов, с нависающих уступов которых гроздьями свисали сосульки.

Итак, постепенно все остановились, и, кое-как сойдя с ледовой поверхности ступили на обычный снег. Если бы взглянуть на них с высоты птичьего полета, так представилось бы темное пятно, в центре которого, на небольшом ледовом холме стоял Ринэм, и вновь начинал говорить какую-то торжественную речь.

Освобожденные еще некоторое время восхищенно оглядывались, смеялись — однако, все больше и больше становилось криков плачущих детей, и, наконец, все нарастая зазвучали голоса матерей, а затем и мужчин. Конечно, они хотели есть! За всей беготней, за страстными порывами, за ужасом и за радостью пролетел целый день, и теперь в желудках их бурлило, а некоторые, только вспомнили о еде, сразу и прежние силы потеряли — стояли, покачиваясь, а глаза их боезненно сверкали.

Вот какая-то женщина, пронзительно взвыла, и с необычайной силой как-то пробилась через толпу, к самому подножью холма, рухнула там, с затяжным стоном, и, протянувши руки, на которых лежал какой-то малютка, вскричала:

— Помилуйте ж вы, дитятку мою! Видите, плохо ей! Ох, совсем плохо! Видите: не дышит, посинела… Еды бы ей, благодетель вы наш; мне то еды не надо; но одной ей то дайте, хоть немножечко!

Ринэм несколько раз шепотом позвал Врана, но не получил никакого ответа. Тогда он громко возвестил:

— Что ж мы, долго здесь стоять будем? Быть может, ждете, что еда с неба посыплется? Нет — еду надо найти.

Тут десятки голосов слились в один пронзительный стон:

— Где?! Куда?! Укажи!

Ринэм едва сдержался, чтобы не выругаться в сердцах. Откуда ж он знал? Он и сам весь этот огромный мир впервые видел, слышал про охоту, но сам никогда не видел, как охотится. Да, судя по рассказам, требовалось очень и очень много усилий, чтобы прокормить толпу подобную той, которая теперь пред ним стояла. Он обвел взглядам эти лица: все то они смертно бледные, иль же покрытые болезненным румянцем; теперь, когда орочье царство осталось позади, и Свобода была обретена, они потеряли весь свой недавний пыл — и все то смотрели на него. Он даже подумал, что ежели они вдруг в нем разачаруются, так разорвут на части. И тогда он махнул рукой, юго-запад, куда уходили отроги Серых гор:

— Нам, как раз в ту сторону. Там и найдем еду.

Конечно, его послушались — никто и не возражал. Они шли по прежнему толпою, теснее жались друг к другу, ибо, хоть и привыкли они к холоду, но падающий с горных вершин ветер продувал до самых костей. Они дышали друг на друга — таким образом и согревались, утопающим же в снегу ногам было даже приятно, ибо они и не знали ничего кроме ледяного камня, да железа — снег для них был, что мягкая, теплая перина, и то одного, то другого клонило в эту перину — они, желая выспаться, падали, но их подхватывали идущие рядом.