На суше и на море. 1962. Выпуск 3

— Капитан! Я — Майкл-Попугай, Майкл-Дурачина, Майкл-Дубовая Голова. Но выслушайте меня…

— Нельзя так трусить, Майкл, — мягко упрекнул его капитан. — Ты мужчина. Моряк!

Ричард О’Доновен подошел к вделанному в стену шкафчику, достал из него бутылку рому и налил полстакана.

— Выпей. Для храбрости. — Он заметил замешательство матроса и властно повторил: — Пей. Пока ты не успокоишься, я не стану тебя слушать.

Майкл взял протянутый ему стакан, оглянулся с таким видом, будто хотел сказать кому-то: «Вы же видели? Я отказывался!» Потом понюхал ром и, прикрыв глаза, выпил его одним длинным глотком.

— Рассказывай. — Ричард О’Доновен взял стакан и опустился в кресло. — Смелее.

Крепкий ром обжег рот голодного Майкла, огоньком полыхнул по усталому продрогшему телу.

— Маловато? — понимающе спросил Ричард О’Доновен.

И, не дожидаясь ответа, налил еще полстакана.

На этот раз Майкл выпил без уговоров. Вытер губы рукавом и принялся рассказывать.

Ром ударил в голову сразу, сильно. Желая убедить капитана, Майкл горячился все больше. Укоризненный взгляд Ричарда О’Доновена и особенно короткие реплики — «не кричи», «я не глухой», «не маши руками» — сбивали его. Майкл старался говорить тише, следил за руками, а речь его становилась все более путаной, бессвязной.

Капитан налил еще полстакана и поставил бутылку в шкафчик.

— Больше не дам, — твердо сказал он. — Все!

На этот раз золотистый жгучий напиток странно подействовал на Майкла. Рыжий не только успокоился, но даже почувствовал себя героем. От его робости и неуверенности не осталось и следа. Майкл больше не запинался. Он разглагольствовал, размахивая тяжелыми веснушчатыми руками. Ему казалось, что капитан слушает его с восхищением. Завтра вся команда в восторге скажет: «Вот так Майкл-Попугай! Вот так Дурачина!»

Ричард О’Доновен по-прежнему сидел со стаканом в руке и внимательно вслушивался в бессвязную болтовню рыжего. Потом он поставил стакан на место, подошел к микрофону и все тем же ровным голосом позвал.

— Боцман! Ко мне!

— Да, да! Боцмана мне дайте! — ораторствовал рыжий, все больше хмелея от выпитого рома и тепла. — Я ему… все скажу. В лицо скажу. Ты преступник, Тони Мерч! За правду, Майкл…

Он рванул на себе куртку и надрывно закашлялся.

Грузный боцман вошел в рубку неслышной кошачьей походкой. Не глядя на обличающего его рыжего, он подошел к капитану.

— Да, сэр?

Майкл широко расставил ноги. Скрестив руки на груди, он шевелил бровями, силясь изобразить гнев и презрение к боцману. И вдруг лицо его недоуменно вытянулось, руки повисли.

— Тони! — сказал капитан, — Майкл очень переволновался, устал. Немного выпил. Устрой его отдохнуть. Но так, чтобы он своей болтовней не будоражил других матросов.

— Кто пьян? — опомнился Майкл. И привычно забормотал, почти не сознавая того, что говорит: — Я не пьян, я не пил…

— Допустим, что ты не пил, Майкл, — мягко заметил капитан. — Но… надо отдохнуть. Ты слишком переволновался за эти дни. Ступай.

Боцман действовал менее дипломатично.

— Видишь дверь? — Он повернул Майкла и подтолкнул его вперед. — Не задерживайся. Матросу в рубке делать нечего.

— Молчи! — Майкл все еще не мог опомниться. — Молчи, преступник!

Он выпрямился, готовый обличать и громить. Но тут его словно надломили в пояснице. Короткий резкий удар боцмана пришелся точно в солнечное сплетение.

Майкл хватал ртом воздух и никак не мог вздохнуть. А Тони Мерч ловко завернул руку матроса и вывел его из рубки.

Рыжий почти не сопротивлялся. Он шел быстро, направляемый сзади сильной рукой боцмана, и никак не мог перевести дыхание.

В проходе они встретили рослого матроса с красиво посаженной на широких плечах белокурой головой. Он посторонился, пропуская боцмана и Майкла.

— Нашел время, — укоризненно бросил матрос.

— Я не пьян, Олаф! — крикнул Майкл. — Я не пил. Меня капитан угостил.

— Шагай, шагай! — подтолкнул его боцман. — Собутыльник капитана.

— Двадцать восемь лет плаваю, — сказал Тони Мерч, обращаясь к Олафу Ларсену. — Повидал пьяниц. И ни разу не слышал, чтобы такой вот признался, что он выпил.

— Капитан меня напоил! — закричал в отчаянии Майкл, — Капитан!

Это была последняя вспышка. В затуманенном алкоголем мозгу невероятно четко пронеслось: «Не верят тебе, Майкл-Попугай, Майкл-Дурачипа, Майкл-Дубовая Голова! И не поверят». Рыжий сразу обмяк и зашагал дальше, больше не пытаясь ни вырваться, ни объяснить то, что так потрясло его и придало смелости обратиться к самому капитану…

В недолгой жизни Алеши не было еще столь сильных впечатлений и переживаний за такой короткий срок. Гордое ощущение бесстрашия, охватившее его на захлестываемой волнами шлюпке, поднялось до продела после бурной встречи на пароходе, крепких объятий матросов. Алеша рвался к подвигу. Он готов был работать до кровавых мозолей, броситься в ледяную воду, лишь бы спасти доверившихся им людей, встретивших его с такой искренней радостью. В том, что «Гертруда» будет спасена, у Алеши никаких сомнений не было.

Но дальше все пошло совсем не так, как следовало бы.

Сидя с Иваном Акимовичем в углу рубки, Алеша жадно ловил обрывки непонятной беседы. Он не понимал ни капитана, ни Петра Андреевича. Как можно терять время на переговоры, когда за дверями рубки ждут матросы? Потолковать бы с ними. Найдут они ход в трюм. А не найдут, так возьмут инструмент и прорежут водонепроницаемую переборку, разделяющую второй трюм и угольный бункер. Все равно пароход записан в покойники. Чего с ним церемониться?

Возмущение Алеши нарастало с каждой минутой. Стоило пробиваться в шлюпке по штормовому морю, чтобы теперь сидеть в углу? За все время беседы ни капитан, ни Петр Андреевич ни разу не обратились к ним, даже не взглянули в их сторону. Скорее всего и взяли-то его, Алешу, на шлюпку… надо же было кому-то грести! А теперь сиди, загорай!

— Разговорились! — вырвалось у Алеши. — Как у тещи…

На плечо его мягко легла ладонь Ивана Акимовича.

— Начальство ищет решения, наше дело помалкивать. Тут такой закон. — И не давая возразить себе, он показал глазами на Джима Олстона. — Погляди, как старпом возле капитана… на коготках пляшет.

Алеша затих, исподлобья посматривая черными горящими глазами на беседующих.

Так и сидел он, пока Петр Андреевич не обернулся к ним. Алеша вскочил на ноги, не дожидаясь зова. Мигом вылетели обидные мысли, и он первым выбежал из опостылевшей рубки.

Осматривая пароход, Алеша увлекся. Бесстрашно скользил он по качающейся палубе; цепко хватаясь за леер, временами сжимался в комок под резкими порывами ветра, наваливался грудью на туго патянутый упругий линь. А океан мохнатым зверем бросался на завалившийся пароход, силился подмять его под себя, вызывая у Алеши дерзкое желание пересилить бушующую стихию. Даже досадно стало, что осмотр закончился так скоро и пришлось вернуться в надстройку. Снова появилось неприятное ощущение, что он не нужен здесь, лишний. Опять придется держаться в стороне и ловить немногое, что дойдет до его слуха из негромкого перевода Морозова. И тут вторая встреча с матросами «Гертруды» ошеломила Алешу, разбила хорошее волнение, державшее его в состоянии трепетного ожидания, готовности к подвигу. Люди, восторженно встретившие таманцев, стали неузнаваемы. Стремление поскорее покинуть пароход и укрыться на чужом судне никак не вязалось с представлениями Алеши о душе моряка. Поведение экипажа «Гертруды» оставило у него скверный осадок, будто его коварно обманули люди, которым он верил безгранично, задолго до того, как встретился с ними.

Алеша держался в стороне от спорящих с безразличным, даже несколько надменным лицом. Обидное ощущение, что он здесь ненужный, лишний, крепло все больше. Нарастало желание наперекор упорствующим матросам «Гертруды» проникнуть в трюм, доказать, что рыбаки правы. Не может быть, чтобы туда не было хода. Надо самим искать его. Петру Андреевичу сделать это неудобно. Начальник! А что, если он, Алеша, рискнет, поищет, как пробраться в трюм. С него спрос невелик. На худой конец скажут: молодой матрос, порядков не знает.