Вазкор, сын Вазкора

Зима моего девятнадцатилетия была очень плохая, худшая на моей памяти. На протяжении многих дней снег сыпался густым занавесом, а потом замерз, как белое железо. Горные волки рыскали тощими стаями. Они приходили в лагерь по ночами через щели в частоколе, невзирая на копья и костры, истекая слюной от запаха человека. Другой добычи не было. Перемирия тоже были нарушены. В месяц Серого Пса пятьдесят скойана напали на крарл Эттука черной ночью. Они взяли стадо коз и несколько лошадей (к тому времени мы начали есть лошадей) и угнали их за остроконечные хребты. К рассвету они были уже за три долины от нас. Эттук дал мне двадцать человек, к ним присоединились еще некоторые из соседних крарлов дагкта, которым скойана тоже нанесли визит, и мы настигли их. Мы бились в узкой балке, с трех сторон окруженной горными хребтами, теснившими нас друг к другу. Белая земля вскоре окрасилась кровью, и наутро вдоль границ лагеря дагкта было выставлено порядка сорока красных голов с татуировкой скойана в знак предупреждения другим с подобными намерениями.

Моуи тоже иногда грабили нас, но чаще они вели меновую торговлю. В ту зиму серебряные цепочки и железные городские кинжалы шли за козью ногу или половину конской печени. Мы кое-что слышали также об их городских друзьях, всадниках на горных перевалах в глубоком снегу, сверкавших драгоценностями, изголодавшихся, как и племена, но никто не знал, зачем они там – за мясом, рабами или просто сошли с ума.

Погода не переменилась ни в месяц Черного Пса, как это обычно бывало, ни в месяц Кнута, когда должны были задуть ветры и пройти первые дожди. Некоторые старики принялись рассказывать, что уже была такая зима, когда они были воинами, и что это был год катастроф и разочарований. Но старики вечно крутят эту шарманку. Лето было жарче, зима холоднее в пору их силы, а воздух напоен героическими событиями и чудесами.

Жрецы, Сил тоже, поднялись в какую-то горную пещеру и в течение трех дней завывали и били в гонги. А много нам это дало?

Никакой охоты не было на протяжении всей цепи долин. Дети падали и умирали, и племена выбрасывали всех младенцев женского пола, родившихся в палатках. В это неудачное время Асуа родила четвертую девочку. Несмотря на свою слабость, моя жена колотила меня кулаками, когда я достал ребенка из корзины.

– Тихо, – сказал я. – Это закон. Твои отпрыски все равно умирают.

– Эта будет жить, – закричала она. – Клянусь, она будет жить. Она вырастет красивой и принесет тебе честь в замужестве, о, Тувек, не отбирай ее у меня!

Я посмотрел на ее лицо, залитое слезами и бледное, как творог. Она была хорошенькой когда-то, но рождение детей, их смерть, и печаль, и голод изменили ее. Мне стало жаль ее, бедняжку, у нее ничего больше не было. Ребенок все равно умрет, как я сказал, и, кроме того, к черту их законы; я сам себе хозяин.

– Ладно, – сказал я, – сохрани ее.

Два дня спустя по горам пронеслись ветры, но без дождя. Мощные порывы взметали лед и сваливали в кучи вокруг всего, что стояло. Вскоре огромные лавины понеслись по высоким склонам на север; они гремели день и ночь. Однажды утром буря стихла, и я подстрелил пару костлявых зайцев, промышлявших среди деревьев. Ребра у них торчали, как и у людей, но я был рад заполучить и это.

Я намеревался оставить одного зайца в палатке Тафры. Съедобные подношения Эттука стали теперь скуднее, так как ему надо было поддерживать пухлость своих двух шлюх. Но когда я пришел туда, ее не было. Как обычно, какая-то женщина бездельничала поблизости, присматривая за огнем в углублении.

– Где моя мать?

– Она ушла к Котте, – сказала женщина.

Меня это обеспокоило, так как, хотя Котта и моя мать часто бывали вместе, женщины ходили в палатку Котты только когда нуждались в помощи или болели.

Я отдал зайцев женщине, чтобы она ошкурила и очистила их, сказал, что ее ждет, если она украдет хоть часть из них, а потом направился по тоннелям к жилищу Котлы.

Я не вошел сразу, никогда не знаешь, какие женские дела там происходят, и окликнул ее снаружи.

– Минуту, воин, – сказала Котта.

Я услышал приглушенные звуки рвоты, и живот мой сжался, как клубок змей.

Вскоре из палатки появилась фигура слепой целительницы, томная на фоне белого снежного света. Она что-то проверила, а потом подошла ко мне. – У тебя Тафра? – спросил я ее.

Ее синие, слепые, видящие глаза посмотрели в мои, как два кремня.

– Тафра.

– Она больна?

– Нет. Не больна. Она носит еще одного сына для Эттука.

Шок от ее слов ударил меня, как кулак. Я знал все истории – как Котта при помощи своего искусства помогала Тафре избежать беременности, что новые роды убьют Тафру, как это почти случилось при моем рождении. Я сказал:

– Значит, твое волшебное зелье подвело ее? Ты пробуешь другое колдовство, чтобы избавиться от этого?

– Что? – сказала она, еще суровее, чем я. – Ты думаешь, Котта настолько глупа, что будет замышлять что-то против семени вождя?

– Не серди меня, женщина. Я знаю, чем ты занималась. Думаешь, я хочу, чтобы она рожала этого ребенка? Это убьет ее, правда? Она не молоденькая девочка, и едва не умерла из-за меня. Поэтому освободи ее. Красный боров имеет достаточно сыновей.

– Я слыхала, ты следишь за своим языком, когда говоришь с воинами, – сказала она. – Тебе следует следить за ним сейчас. Может, я скажу Эттуку, как его наследник говорит о Нем. – Скажи. Но сначала освободи ее от этого бремени или мы поговорим по-другому.

Она засмеялась, всего один смешок, и, приподняв вуаль, плюнула. Она стояла, большая и грубая, откинув голову назад.

– Не учи меня, черноголовик. Я не твои хнычущие жены, что выполняют твои приказы и любят это.

Я поддал бы ей так, что она полетела бы, но услышал вдруг, что Тафра зовет меня из палатки.

Я отложил удар и прошел мимо Котты сквозь полог. В палатке сильно пахло женщинами, травами и жженым углем жаровни. Тафра лежала на коврах, но приподнялась на локте, чтобы посмотреть на меня. Она больше не носила шайрин в моем присутствии, и она была бледнее Асуа, когда та плакала и просила о жизни своей дочери.

– Все хорошо, Тувек, – сказала Тафра, улыбаясь мне. – Это сделает мне честь, я ведь думала, что уже вышла из такого возраста.

Я посмотрел на нее, на ее белое сжавшееся лицо и зеленовато-голубой изумруд Чулы в ямке под горлом.

– Я убью его за это.

Она посмотрела на меня в ужасе и вцепилась в мое запястье.

– Нет, Тувек. Нет. Это хорошо. Я счастлива. Теперь он останется верным мне.

Котта вошла позади меня. Она сказала:

– У него разболтанный язык, у прекрасного воина, когда он спускает свои мысли с поводка. Неужели ты думаешь, мальчик, что я ничего не сделала, чтобы помочь твоей матери? Я давала ей зелье и делала другие вещи, но плод закрепился. Я ничего больше не могу сделать, иначе я поврежу ей. Раз так случилось, я должна постараться сделать так, чтобы у нее было достаточно сил для родов. Женщины ничего не знают. Первый ребенок часто трудно рождается. Он прокладывает путь. Потом легче.

Глаза Тафры были безумными от страха и страдания, и она снова улыбнулась и сказала мне, как она счастлива.

Глава 2

В ту ночь зиму прорвало. Дождь хлынул потоками, и нижние тоннели были затоплены. Потом вышло солнце, бледно-желтое, как обесцвеченная медь.

У моуи существовало поверье, что летнее солнце – это золотая девушка, которая играет на дудочке, призывая все живое выйти на землю. Внезапно черно-зеленая пустота долин оживает и наполняется птицами и зверьем как по волшебству. И когда они начинают танцевать в травах, голодные охотники настигают их. Птица накалывает червяка, большая кошка перегрызает птичке шею, человек вонзает свое копье в сердце кошке. Таков мир. Даже человеку лучше бы оглядываться назад: поблизости может оказаться волк или другой человек, или судьба – самый голодный охотник из всех.

В месяц Стрелы началось переселение с гор на Змеиную Дорогу, и зимнему перемирию пришел конец. Перед тем как снимать палатки мужская половина крарлов дагкта собралась на верхней долине для весеннего совещания.