Тизер 3 (СИ)

Успешно проведенный день оценивается в полтора обычных: два работаешь либо три сидишь. Успешным считается тот день, когда работник добросовестно выполнил обязанности на доверенном ему месте, даже если в целом группа не справилась. Меняться закреплёнными за работниками местами нельзя. Оценивает прошедший день непись.

Спустив в унитаз гречневую кашу со сварившейся внутри мышью, я дождался пока в камеру откроется дверь:

- Мирон, на работы!

Желающих набралось семнадцать человек. Охранник разделил нас на четыре группы, в состав нашей вошло шесть.

Увязавшись за игроком, видимо одним из тех, кто сотрудничает с надсмотрщиками, мы прошли вдоль прогулочной территории, обогнули котельную и оказались рядом с огромной кучей наваленных брёвен.

Работодатель разделил обязанности так: трое человек становятся на топоры, включая меня, трое остальных подносят напиленные колодки и уносят разрубленные дрова. План на день устанавливается только для носильщиков - четыреста колодок за восьмичасовую рабочую смену с перерывом на обед. Тем, кто стоит на топорах, считать объёмы не нужно, для выполнения дневной нормы достаточно нарубить всё, что принес носильщик.

Нехитрым подсчётом я прикинул, что для выполнения дневного плана достаточно рубить одну колодку в минуту, еще и время на перекуры останется. Сказал об этом своему носильщику, и мы поехали.

Рубить дрова с такой силищей в руках - проще простого, как семечки щёлкать. Необязательно даже топор двумя руками держать, а усилий прикладываешь не больше, чем, когда машешь выбивалкой для ковра.

К обеду мы сделали чуть больше половины и пошли есть. Приятным бонусом оказалось то, что рабочие обедали раньше бездельников. Я наконец-то избавился от компании воняющих тиной и потом грязевых гладиаторов.

Подкрепившись, мы снова пошли работать. День пролетал быстрее в прямом и переносном смысле: во-первых, я не сновался, как бродячий пёс по прогулочной, ломая голову, чем бы себя занять, а во-вторых, один день сокращал срок заключения на полтора. Превосходно!

Но всё шло через чур гладко, чтобы оказаться правдой. Спустя сорок минут после обеда у одного дровосека сломался черенок, а ещё через десять минут - у второго. Они позвали надзирателя. Тот с невозмутимым видом пожал плечами и сказал, что других топоров нету, а если дровосеки хотят выполнить план, то они должны перетаскать по половине дневной нормы носильщиков. То, что дровосек остался всего один, надзирателя не парило.

Я понял, что белобрысый и Ник добрались до меня и здесь, когда пятеро работяг начали без остановки таскать колодки.

Родилась мысль сломать последний топор. Рискованно. Фиг знает, как неписи отреагируют на умышленную порчу. Я не был уверен, что работяги сговорились с бандитами и сами сломали свои инструменты. Возможно, кто-то подставил меня, когда мы обедали.

Две трети дня остались позади, очень не хотелось профукать уже сделанное впустую. Я ускорился.

Забыл про время на перекуры и отдых. Когда правая рука забивалась до такой степени, что её сложно было поднять, топор перехватывала левая. Значительно терял в скорости, но хоть чуть-чуть отдыхал. Пот лился в глаза, скатывался по подбородку, чвакал в подмышках. Тюремная рубашка стесняла движения, облепив торс, но всё это казалось мелочью по сравнению с набухающими на руках мозолями.

Казалось, что походам от дровяного склада и обратно нету конца. Первая мозоль лопнула через два часа интенсивной работы, следующие слазили каждые двадцать минут. В какой-то миг парни остановились - сделали свои нормы. Я доколотил набравшуюся горку и плюхнулся на усыпанный щепками пень. Силы остались только на то, чтобы доковылять до камеры.

Тело остыло, и мозоли начали болеть. В надувшихся волдырях перекатывалась жидкость, а полопавшиеся немного кровоточили. Взять в руки любой предмет означало - испытать боль. Фиг знает, стоило ли оно того, но рабочий день мне засчитали.

- В тюрьме регенерация работает медленнее, - сказал Лёха, разглядывая потолок. - Так что завтра на работы не записывайся, не заживёт.

- Твою ж мать!

Организм отдал работе слишком много энергии и жаждал её восполнить. Ужин уже начали раздавать. Обычно мышей и крыс добавляли лишь в завтрак, и я надеялся, что тенденция сохранилась. А если нет, то в этот раз мне хватит наглости попросить половину у Лёхи.

Повар закончил с камерой пятьсот девять и подошёл к нашей. Лёша протянул в окошко руки и получил положенную порцию риса с котлетой. Дошла очередь до меня. Я подставил распухшие ладошки. Парень на раздаче поставил миску, а сверху плюхнул порцию белого рассыпчатого.

Котлеты я не дождался. Ладони буквально загорелись, я рефлекторно одернул руки. Тарелка упала на пол и перевернулась, гарнир рассыпался слипшимися комочками. Посудина приземлилась задней поверхностью вверх, и я увидел опалённую и дымящуюся заднюю часть, будто её подержали над костром.

Поварёнок, игнорируя мой стон, поехал к следующей двери, а из камеры напротив кто-то выкрикнул:

- Заключённый выбросил посуду!

Не успел я опомниться, как дверь отворилась, и на пороге появился надсмотрщик:

- Посуду запрещено бросать! Ты нарушаешь дисциплину! В качестве наказания тебе придётся вымыть весь этаж!

Я посмотрел на ладони. К мозолям добавились белые полосы от раскалённой тарелки, жгучая боль смешалась в непередаваемом экстазе. Где болело от ожога, а где от мозолей - не различить. Представив, что этими руками придётся елозить шваброй, я сдался:

- Не буду убирать!

- Как знаешь! - охранник знал, как действовать в подобных ситуациях. - Иди за мной!

Карцер - комната без окон площадью шесть квадратных метров. На стене висит койка, которая опускается на шесть часов в сутки. Если хочешь приземлиться на задницу в другое время - пожалуйста, в твоём распоряжении грязный замасленный пол. Только не раздави пробегающих мимо тараканов, и не сиди долго, а то можешь что-нибудь застудить.

Пожирающий изнутри голод - ерунда по сравнению с постоянной темнотой. Выход из игры находился на расстоянии пары произнесённых слов, впервые я был настолько близок к тому, чтобы их произнести.

Наказание за несоблюдение дисциплины - восемь часов. Восемь ублюдских часов в карцере, что не идут в счёт общего срока. Получается, что почти весь рабочий день улетел в трубу, оставив после себя изувеченные в мясо руки и выжатое от усилий тело. В горле собрался комок обиды, злости и жалости к себе.

Охранник открепил нары спустя три часа. Свернувшись калачиком и засунув колени под рубашку, я закрыл глаза. К концу подходили четвёртые сутки в спасательном круге, осталось еще шестьдесят шесть, но если так пойдёт дальше, то через недельку я превращусь в параноидального и запуганного изгоя.

Наступило утро. Охранник вытащил меня из карцера и отвёл в камеру. Зэки не выкрикивали оскорбления не стучали в двери, как это обычно происходит. Их любопытные глаза с тихим восторгом смотрели на надломленного игрока, а на лицах невольно возникали блаженные улыбки.

- Привет, - прошептал Лёха. - Ты как?

- Нормально.

- Слушай, я не думал, что они зайдут настолько далеко. Вся тюрьма настроена либо против тебя, либо не хочет даже близко иметь с тобой дел, - сокамерник сел на кровать и наклонился ко мне. - Сегодня на прогулке иди к белобрысому, проси прощения и соглашайся платить. Может еще не поздно.

- Может.

Желудок собирался взять в заложники печень и почку, а вскоре сожрать одного из них. Навалилась слабость и недомогание.

Звук бренчащего о тарелки черпака приближался будто звон оленей Санты. Лёша забрал свою порцию. Я ткнул пальцем на полочку под окошком, чтобы поваренок поставил миску туда. Проверил на температуру - нормально, наличие грызунов - ноль. Отнёс миску на стол и, прежде чем взяться за ложку, что-то учуял.