Владыки Безмирья (СИ)

Демонстративно отойдя к одной из ламп, Фирриган развернул записку и будто бы углубился в ее чтение. Будто бы - говорю я совершенно уверенно, потому что с места, где я стоял (и, кажется, только с этого места), было видно, что глаза канцлера лишь скользят по написанному, но не читают его. Я изо всех сил старался не смотреть на свою руку и не дотрагиваться до зудевшей кожи.

Наконец Фиггиган пустил руку и сунул послание в карман. Все присутствующие выжидающе уставились на него. А он обвел их взглядом, полным какой-то тихой, смиренной печали и, остановив его на отце Арси, едва ли не с грустной улыбкой произнес:

 - Господин Риввейн... С прискорбием вынужден Вам сообщить, что Вы подозреваетесь в государственной измене. - И чуть тверже, не сводя взгляда с опешившего Риввеейна, добавил: - Вы арестованы.

Наступила пронзительная тишина. Я успел увидеть, как отец Арси, вцепившись в подлокотники кресла, начинает подниматься. Что было потом, я помню смутно: кажется, Арси бросился к отцу, потом ко мне, потом снова к нему. Тут же поднялась суматоха - стало очень людно и все разом вдруг заголосили. Меня оглушило шумом, смело в сторону, вытеснило в двери... Не знаю, как я снова отказался на улице. Преследовали ли меня? Убегал ли я? Может быть - придя в себя, я обнаружил, что прячусь в тени большого платана. Взвесив все, я отступил глубже в тень и, повернувшись, скорым шагом пошел прочь. Возможно, мне следовало бы остаться - даже не будучи способным что-то прояснить и повлиять на происходящее, я мог хотя бы в эту непростую минуту быть рядом с Арси. Но я предпочел скрыться. Потом я долго не мог простить себе этого.

Убедившись в том, что меня никто не преследует, я пошел медленнее. Меня знобило, мысли путались и сбивались в неприятные серо-шерстяные комки. Когда в конце улицы показались корпуса училища, я подумал, что дойду до первого же крыльца и просто лягу на него, свернусь калачиком, как бездомный пес, и пролежу так до утра - усну или нет, без разницы. Я слишком устал, чтобы будить коменданта и проситься на ночлег. Да и не добудился бы я никого: корпуса стояли неприступными темными громадами. Но, подойдя поближе, я заметил крохотный огонек около бестиариума и пошел на него.

Огонек плыл на меня из темноты, и чем ярче он становился, тем темнее делалось все вокруг. В какой-то момент я понял, что это факел, прикрепленный к углу маленького бревенчатого домика, который стоял около бестиариума. Раньше там жил старичок-лекарь. Сейчас там обитал Боггет. Как он выносил специфический запах, который распространялся вокруг бестиариума и в иные жаркие дни был совершенно убийственным, я себе не представлял. Даже сейчас, посреди ночи, в воздухе витал отчетливый смрадный душок. Им повеяло на меня и - странное дело! - я вдруг совершенно успокоился. Я словно пришел домой и кто-то сильный и мудрый сказал мне, что все будет в порядке. И я двинулся вперед смелее.

Сначала я услышал Боггета, и только потом увидел его: инструктор, обнаженный до пояса, стоял около макивары, широко расставив босые ноги, и методично лупил ее левой рукой. В правой он держал пинтовую кружку. Услышав мои шаги, он обернулся и, прихлебнув, спросил:

 - Чего не спится? Бродишь, как...

Я хотел ему что-то сказать, правда хотел. Может быть, мне даже пришла на ум какая-то шутка. Но то ли эти шаги отняли у меня последние силы, то ли просто наступил какой-то внутренний предел - голова у меня закружилась, и я рухнул на притоптанную землю тренировочной площадки.

Кажется, я приходил в себя, пока он тащил меня в дом. По крайней мере, я помню угол дверного проема между сенями и единственной комнатой, служившей и кухней, и спальней. Этот угол, похожий на широко раскрытый клюв диковинной птицы, шарахнулся на меня, а потом снова отступил в темноту. Больше я не помню ничего. А когда я открыл глаза в следующий раз, было уже светло.

Глава 3. Сердце в камне

Я проснулся на широкой низкой лавке, застеленной старыми вытертыми шкурами. Очевидно, она служила Боггету постелью - кроме этой лавки, тяжеловесного стола и колченогого табурета в комнате мебели не было, разве за таковую можно было счесть еще сундук, раскосо поглядывающий из-за печи своими тусклыми застежками. В окна светило уже высоко поднявшееся солнце, на щербатой столешнице и пыльном полу лежали светлые ромбы. Боггета дома не было.

Я поднялся, потянулся к графину, стоявшему на столе, выпил немного теплой невкусной воды. И вдруг заметил, что левая рука у меня перевязана не очень чистой, но добротной тряпицей. Я повращал запястьем - боли не было. Сдвинув повязку, не обнаружил на коже никаких следов, даже простого раздражения. Значит, было там что-то такое, чего я не видел.

Голова у меня была тяжеловатая, но я знал, что это ощущение пройдет, как только я немного подышу свежим воздухом. Поднявшись, я вышел из дома и отправился на поиски Боггета.

День был ясный, жаркий. Училище жило своей обычной жизнью; никаких признаков того, что происходит что-то неординарное, я не заметил. Разве что активно обсуждался ночной пожар - но было бы странно, если бы здесь об этом еще никто не знал. Боггета я обнаружил на площадке около бестиариума. Он занимался с ребятами среднего звена - те с нестройными выкриками отрабатывали движения с копьем. Чуть в стороне от них сидела, постукивая хвостом по земле, одетая в надежную броню старенькая мантихора Таша. Заметив меня, Боггет окликнул старшего в группе парня и жестом указал ему на свое место. Парень беспрекословно занял место Боггета. Сам инструктор двинулся ко мне.

У всех преподавателей училища были прозвища. Задевающие внешность, манеру говорить или черты характера, они чаще всего давались особенно остроязыкими учащимися, переходили от одного их поколения к другому и бывали довольно обидными. Но прозвище Ларса Боггета, работавшего здесь инструктором четвертый год, наоборот, отражало уважение к нему, хотя это и не было очевидно с первого взгляда. Я подозревал, что Боггет сам придумал это прозвище, а потом аккуратно внедрил его в студенческую среду. Звали его «Старый Псих», или же просто «Старик». Старым при этом Боггет совсем не был: он едва перешагнул тридцатилетний рубеж. У него были длинные, черные, как смоль, волосы без малейшего признака седины. Боггет стягивал в толстый конский хвост, обнажая глубокие залысины, выбритые по обычаю северных наемников. Имея немалый рост, он сильно сутулился, при ходьбе прихрамывал на левую ногу и подавался плечами вперед, словно шел в наступление в рукопашную, а по выражению его лица можно было предположить, что противники его, как минимум, тролли. Но стоило ему приступить к демонстрации упражнений, сутулость и хромота исчезали, и его выверенными, отточенными движениями можно было залюбоваться. И все же я не знал другого человека, который так бы старался казаться старым. Догадываться о причинах этого я не мог, так что лишь молчаливо принимал правила игры Боггета - как, впрочем, и все остальные в училище.

 - Доброе утречко, - с недоброй шутливостью произнес инструктор, когда подошел ко мне. - Хорошо поспал.

 - Спасибо, мастер Боггет. Я вчера...

 - Не за что, - перебил он меня. Потом отвернулся, и, глядя в сторону, произнес: - Ты мне лучше вот что скажи. Ты ничего противозаконного не натворил?

 - Нет, - ответил я. Может быть, чересчур поспешно.

Боггет повернул голову и пристально посмотрел на меня.

 - Тогда слушай. С территории училища не выходи. Можешь перекусить в столовой, потом возвращайся сюда. Деньги есть у тебя?

Немного мелочи у меня еще оставалось.

 - Да.

 - Хорошо. Будь на виду. И повязку, - он кивнул на мою руку, - не снимай. Я освобожусь через пару часов, и ты мне все расскажешь. Больше пока никому ничего не говори. Понял?

Я кивнул, и Боггет вернулся к студентам. Я проводил взглядом его широкую спину - две длинных белых полосы на загорелой коже и еще десяток мелких, давно зарубцевавшихся шрамиков. Было мне не по себе... Скажем так: чувствовал я себя, как мантихора, привязанная к столбу. Доспехи не утешали.