Детский остров; На полпути с обрыва

Ротмистр молчал, лежа на нарах. Профессор все мерил камеру шагами. Кора задумалась — она пыталась заставить себя поверить в то, что здесь происходит что-то настоящее, реальное, что это ей не снится. Но убедить себя трудно, потому что память Коры, как и память По-кревского, отказывалась перенестись в настоящее. Оставленный ими мир был слишком близок и куда реальнее этих бараков, этой духоты и уж тем более буйства ротмистра из-за средневековой готской принцессы.

— И все же мне все это не нравится. — Профессор Калнин стоял у стены, запрокинув голову и вперив взгляд в забранную решеткой щель окошка. — Генералы что-то задумали. Гарбуй прав, они что-то задумали. Ты обрати внимание — они не были реально обеспокоены, в какое время попадут люди при возвращении на Землю, — а это для их планов должно быть ключевым моментом. Если они решились на локальное вторжение и похищение военных машин и технологий — это хоть и звучит наивно, но значит, что их план предусматривает обойти эту опасность. Но как?

— Но может быть, это просто ловушка, игра — может, они и не собираются захватывать наш мир, потому что понимают, что могут лишиться своего?

Коре было приятно разговаривать на равных с профессором и чувствовать, что он не старается приспособиться к ней.

— Интересно, — сказал Эдуард Оскарович. — И почему?

— Потому что, — сказал вдруг ротмистр, — им нужна не война, в которой они могут потерпеть поражение, а лихая подготовка к ней. Нужен образ врага. Вы слышали об этом?

— Я понимаю, что вы хотите сказать, ротмистр, — согласился Калнин, — пускай будет такая подготовка к войне, что война нам уже не понадобится. Мы под шумок пересажаем всех смутьянов и заодно скушаем с хреном самого президента.

— А интересно, — спросила Кора, — президент это понимает?

— Мне интереснее, понимает ли Гарбуй. Если понимает он, то сможет убедить президента, — сказал Калнин.

Загремел засов, дверь отворилась — там стоял полковник Рай-Райи.

— Выходите, — приказал он, — обедать пора. Ротмистр Покревский отвернулся к стене. — Все выходите, все, — приказал полковник. — Вас, ротмистр, это тоже касается. Но если вы все еще настаиваете на дуэли со мной, я не возражаю. Вот кончу сегодняшние дела, и после ужина сразимся на пляже. — Вы не шутите? — Покревский вскочил во весь рост.

— Я вообще не умею шутить, — ответил полковник. — Но хотел бы для ясности сообщить вам, что сегодня все утро в моей комнате две женщины, которые вам известны, приводили в порядок мой мундир, почти погубленный вчера, когда я угодил в бетонную ловушку. Это я говорю не для оправдания, а для сведения некоторых нервных господ. Принцесса же слишком черна и грязна, чтобы меня соблазнить, и ни слова не понимает по-русски. — Врете, — сказал ротмистр… — А я полагал, что в вашей армии были приняты правила вежливости между офицерами. Так что вы, ротмистр, остаетесь без обеда за грубость старшему по званию.

Покревский сделал было движение к двери — во-первых, он был голоден, во-вторых, понял, что ведет себя не самым лучшим образом. Но гордость заставила его остановиться. Так он и стоял — высокая фигура в синем рваном халате.

Но сердцу полковника не была свойственна жалость. Когда они поднялись на второй этаж, он сказал: — Покревский хотел меня убить и мог убить. Он был груб со мной, хотя я его пожалел — что мне стоило пристрелить его? Кто бы меня осудил за это? Разве что вы, профессор?

— И я в том числе, — согласился профессор. В столовой уже собрались все остальные. Маленькая кучка людей с Земли, совершенно разных и чужих друг другу. Журба прогудел:

— Где же вы загуливаете, господа, разрешите вас спросить?

— У тебя, Кора сзади к платью трава прилипла, — крикнула Нинеля.

Она сделала в халате глубокий вырез и откромсала рукава — получилось платье-ублюдок, но, по крайней мере, оно соответствовало климату и демонстрировало нахальные груди разведчицы.

Кора послушно постаралась отряхнуть платье сзади, раздался хохот Журбы, ему вторила Нинеля. Миша Гофман криво усмехнулся. Принцесса Парра подвинула к себе миску и без помощи ложки быстро пила из нее суп. У принцессы был чудесный аппетит.

Под смех зрителей Кора дошла до стола и уселась на свое место. Медсестры снабдили пришедших мисками с гороховым супом. Полковнику, пожелавшему разделить трапезу с пленниками, вместо миски дали большую фарфоровую тарелку и добавили к гороху кусок грудинки. Ну что же, он здесь хозяин.

— Сегодня начнем, — сказал Рай-Райи, опустошив свою миску, — собираться домой. — Затем он протянул миску медсестре за добавкой.

Так как все понимали: не зря же полковник сел за общий стол — слов его не пропустили. И поняли молчание как приглашение к вопросам.

— Возвращение добровольное? — спросил Эдуард Оскарович.

— Совершенно добровольное. Желающие остаться у нас могут остаться.

Полковник улыбнулся широко и бессмысленно — получилась гримаса, предназначавшаяся специально для профессора.

— Есть ли какие-нибудь гарантии, что мы останемся живы? — спросил инженер Всеволод.

— А какие могут быть гарантии? — удивился полковник.

— Я попал сюда, — ответил инженер, — потому что потерпел крушение в воздухе. Мой махолет сломался. Как мне теперь понятно, падая к земле, он был подхвачен вашим аппаратом и приземлился на мягкий склон по соседству с лагерем. Если вы вернете меня в точку, где произошло крушение, я из нее упаду на камни и разобьюсь. И этого я не желаю.

— А может, вы сначала на кроликах попробуете? — задумчиво произнес Журба.

— Зачем? — спросил полковник. Он сделал вид, что не понял. — Кролика не жалко.

— А вас, думаете, жалко? — удивился Рай-Райи. — Почему это я должен вас жалеть?

— Да потому, что между людьми есть гуманизм, — ответила Нинеля. — Так учит партия. Мы не кролики, мы звучим гордо.

— Мы допрашивали вас и ваших товарищей, — полковник поднес ко рту миску и допил остатки похлебки, потом закончил: — И поняли, что весь ваш гуманизм и медйой монетки не стоит. В отличие от кроликов вы истребляли друг друга миллионами. Так что не вам говорить о жалости.

— Вы все путаете, — рассердилась Нинеля. — Мы уничтожали врагов в порядке исторической справедливости. Как классовых, так и агрессоров.

— Вот мы и уничтожим всех вас тоже в порядке справедливости. Должен ли я думать о вашем гуманизме, если я за ваш счет могу сделать жизнь моих людей лучше и сытней? Ну, отвечайте.

— А вот задавать такой вопрос вы не имеете морального права, — сказала Нинеля. Грейпфруты ее грудей согласно качнулись, и полковник замер, зачарованный этим зрелищем, благо верхние половинки грейпфрутов поднимались над вырезом в синем халате, как будто плавали в синем пруду. — Потому что наша человеческая жизнь не менее дорога, чем жизни ваших сотрудников.

Нинеля поправила халат, да так неудачно, что правая грудь вовсе оголилась, и полковник зашелся в кашле.

— Ладно, — сказал Рай-Райи, — наше дело военное — как прикажут, туда и стреляем. Пускай ученые изучают, начальство решает, а мы подождем этих мудрых решений. Что у нас сегодня по плану?

Полковник достал блокнот, открыл его на нужной странице и некоторое время шевелил губами, вникая в смысл слов.

— Ясно, — сказал он и хлопнул блокнотом. — Значит, так, проводим медицинский опыт на сексуальную совместимость наших пришельцев. Всем пройти в душевую, там оставить одежду и остаток дня провести без одежды в гимнастическом зале…

— Боюсь, что это старая программа, — в обалделой тишине произнес Эдуард Оскарович. — И если вы справитесь о том у господина Гарбуя или господина Лея, они выскажут вам свое неудовольствие.

— А что я могу поделать! — Полковник вскочил и закричал, словно призывал всех идти в атаку. — Что я могу поделать, когда приказов десятки, начальства в тысячу раз больше, чем вас, а я за все в ответе! Гарбуй и его люди требуют, чтобы мы проводили исследования и опросы. Мое начальство требует готовить вас к диверсиям! А я как мышь в плоскогубцах! С меня весь спрос. Вы что думаете, мне нужно, чтобы вы голыми тут бегали и свальный грех по углам устраивали? Раздевайтесь по плану!