Прикосновение чужого (ЛП)

Как только мужчины ушли, мама закрыла дверь, развернулась и скрестила руки на груди.

— Не хочешь объяснить, почему ты не слушаешь меня?

Я плюхнулась обратно на диван. Похоже, в ближайшие пару минут мы из комнаты не выйдем.

— Я не говорила, что выхожу за него замуж. Мартини лишь повторил папе то, что говорил тебе.

Мама вхдохнула.

— У тебя было время, чтобы подумать, что происходит между тобой и Кристофером?

— Нет. Слушай, мы можем обменяться друг с другом парой предложений, не ругаясь. Я рада, что ты считаешь его замечательным, но оглянись вокруг. Я уверена на девяносто девять процентов, что ничего хорошего из этого не выйдет.

— Хорошо, — мама присела рядом, — я не собираюсь настаивать, хотя скажу честно — я обескуражена твоим выбором. Думаю, ты подсознательно берешь то, что у нас с отцом отсутствует, так что я согласна выслушать все, чтобы понять, что происходит на самом деле. Уверена, от этого будет зависеть наша жизнь.

Она обняла меня за плечи.

— Я знаю, ты думаешь, что я не люблю Джеффа, и веришь, что его внутренний мир намного больше, чем он нам показывает. Я права?

Я кивнула.

— Он пришел, чтобы позаботиться обо мне, мама. Я была сильно напугана… — я должна была остановиться, чтобы забыть, иначе ночной кошмар снова захватит меня. — И ты сама знаешь, что он сразу привлек меня, как только я его увидела.

— Кого бы он не привлек? — засмеялась мама.

— Ну, к примеру, твоих новых подруг до гроба, — я рассказала ей о Клаудии и Лоррейн. — Странно это. Я думала, что центаврийцам должно быть лучше здесь, но они ищут человеческих мужчин и женщин, которым смогут понравиться. А женщины вовсе хотят наших гениев, независимо от их внешности, так что мужчинам здесь нечего делать, иначе они чувствуют себя привлекательными кретинами.

— У них довольно строгие правила в вопросе человеческо-инопланетного брака, — тихо сказала мама. — Кристофер мне об этом рассказал. Это одна из причин, почему он расстроился из-за Джеффа — вероятность, что вам будет позволено жениться, весьма мала.

Глава 24

Я не рассматривала всерьез вопрос о вступлении в брак с Мартини, пока мама не сказала, что никто не позволит нам этого сделать. Тогда внутри восстала та моя часть, что двадцать лет назад читала Бетти Фридан и расклеивала по стенам своей комнаты плакаты с Сьюзен Б. Энтони.

— Это наш выбор, а не чей-то.

— У евреев с этим вопросом все намного серьезнее, чем ты думаешь, — терпеливо сказала мама. — А у таких ортодоксальных космических евреев еще сложнее.

— Я в курсе, что у вас с папой были проблемы перед свадьбой…

— И только тот факт, что я работала на Моссад и спасла ему жизнь, позволила его родителям принять меня. Твой отец, его братья и сестры восстали против строгого мировоззрения родителей, но у них была поддержка остального мира. У центаврицев этого нет. К примеру, Джефф не может обратиться для медицинской помощи ни к кому, кроме своих же центаврийцев, если он не хочет стать подопытной игрушкой для людей. По той же причине ты не сможешь водить своих детей в школу. При первом же обязательном медицинском обследовании обнаружится, что в их генах есть что-то другое, и твои дети для земных ученых навсегда станут теми же подопытными кроликами.

Я глубоко вздохнула.

— Я не готова к женитьбе, так что, в любом случае, это глупый разговор.

— Ты должна знать, что может получиться. Я не рассчитывала выйти замуж за твоего отца. Это просто случилось. Любовь. Настоящая любовь, а не похоть.

— Я хочу Мартини, — призналась я. — Только пока не знаю, люблю ли я его.

Я вспомнила вспышки боли, которым была свидетелем, вспомнила, каким потерянным и одиноким он выглядел, когда рассказывал о родном мире, который он никогда не увидит.

— Я хочу заботиться о нем.

— Я понимаю, это из-за того, что он заботится о тебе. Это хорошо. Просто знай, что он не единственный, — мама встала. — Нам пора идти. Уверена, после весьма бурной ночи, ты проголодалась.

— Кто сказал? — я тоже поднялась и надеялась, что выгляжу праведно невиновной.

— Я — твоя мать, прошу не забывать об этом, и знаю язык тела. Твое сейчас говорит о высшей степени удовлетворения, — и тихо добавила, когда мы вышли из комнаты. — Ты потеряла невинность задолго до поступления в колледж.

— О, позволь папе пребывать в иллюзии на этот счет.

— Позволю. Ему и так пришлось непросто, когда он узнал о случае в колледже. Каждая его разрушенная иллюзия занимает недели, прежде, чем он приходит в норму и принимает неизбежное.

— Извини.

— Все нормально. Я к этому привыкла. Кроме того, я умею его успокаивать другими способами.

— Слишком много информации! Я не хочу больше слышать историй о вашей с папой сексуальной жизни. Ты уже рассказала столько, что мне уже нечего добавить.

— Отлично, можем поговорить, к примеру, о твоей обуви. Начнем с главного — почему?

Мы шли вдоль незнакомых коридоров, при этом мама шагала так, словно прожила здесь всю свою жизнь.

— Спасибо большое. Это все, что было на мне. Тебе-то хорошо, папа упаковал и привез все, что захотел. Мне тоже повезло, что Мартини нарушил порядок и мы с ним попали в мою квартиру, где я смогла переодеться. Кроме того, они удобны.

— Ты сейчас странно выглядишь — в современном костюме и теннисных кроссовках, как из восьмидесятых годов. Комфортно, согласна. Но не так привлекательно.

— Ты, оказывается, еще и знаток моды?

— Просто найди при случае подходящую пару туфель прежде, чем мы отправимся куда-нибудь.

Мы дошли до столовой как раз вовремя. Здесь было море черного и белого Армани. Я увидела Мартини, он меня тоже и помахал рукой. Рядом с ним, выделяясь из толпы желтой рубашкой-поло, как маяк, сидел папа.

— Почему бы тебе не позаботиться о папином гардеробе?

— Он уже женат, а ты пока одна.

— Я думала, мы отложили эту тему.

— Только на время.

Столовая была заполнена длинными столами и одинаковыми стульями, простыми с виду, стульями. На миг мне показалось, что мы оказались в воинской части, где, по какому-то недоразумению, все носят форму знаменитой дизайнерской фирмы. Папа и Мартини расположились у дальнего конца одного из столов. Там же обнаружились Гауэр, Райдер, Кристофер и Уайт. Между Мартини и Райдером — незанятый стул, как и между папой с Кристофером. Я знала, где сяду. Как только мы подошли, Мартини тут же отодвинул стул, специально для меня. Кристофер же, опередив папу, отодвинул стул для мамы. Я заметила, как папа метнул на Кристофера такой же взгляд, каким несколько минут назад в моей комнате одарил Мартини. Хорошо, по крайней мере теперь ясно, что места Кристоферу в нашей семье нет.

Меню не обнаружилось. Еда уже стояла на столе, в домашнем стиле и изобиловало разнообразием вариантов. Я полностью расслабилась, когда услышала папины жалобы, мол, свинина приготовлена только по-швейцарски. Я выучила эту его заморочку наизусть еще когда мне стукнуло пять лет.

Мы с мамой наполнили тарелки и начали завтракать. В это время Мартини рассказывал остальным сильно отредактированную и сокращенную версию прошедшей ночи, оставив за кадром большую часть того, что мы делали. Тем не менее, я заметила кислое лицо Кристофера, из чего стало понятно, что из рассказа он сделал тот же вывод, что и папа с мамой. Либо так, либо моя комната вовсе не звукоизолирована и сейчас вся компания в курсе моего альфа-центавриского любовного узла.

Подождав, пока Мартини закончит рассказ, Гауэр наклонился вперед, чтобы я ясно видела его лицо.

— Я бы хотел узнать подробности непосредственно от тебя. Это будет легче, если я коснусь твоей головы. Надеюсь, ты не возражаешь?

— Нет, — я еще не накладывала макияжа, и волосы уложены в простой конский хвост, так что ничего страшного в этом я не усмотрела.

Гауэр поднялся, зашел мне за спину и приложил обе ладони к моим вискам.

— Начинай. Расскажи нам о своем сне, я хочу попробовать увидеть его в своей голове.