Войны Марса (Марсианский стройбат) (СИ)

Непривычные к ходьбе, они быстро устали. Сказывалось и отсутствие магнитного поля. Поговаривали, что без земного магнитного поля люди просто звереют, хотя члены экспедиции ещё не достигла критической точки «психопараболы». Зато со следующими ракетами должны прибыть специальные генераторы для создания магнитного поля на станциях.

Вдруг в глубине пещеры что-то утробно ухнуло и в километрах трёх появилось оранжевое пятно. Генацаревский, как положено, доложил полковнику:

– Видим движущийся объект.

– Обследуйте, но не приближайтесь, – отдал приказ Бастрыкин и краем глаза уловил тревожные взгляды сержантов Кораллова и Цугаева.

Денис Бурко находился на противоположном конце укрытия и не слышал разговора. Капитан Чернаков глядел на полковника, как верный пёс, и ничего не соображал. Соображал он только в том, что хорошо умел делать – рыть туннели, а в тактике ничего не понимал. Наступило тягостное молчание. Через пару минут Генацаревский доложил:

– Видим оранжевый объект, похожий на дирижабль.

– Какой дирижабль?! – страшно удивился полковник. – Ну ничего толком поручить нельзя! Какой ещё дирижабль может быть в пещере?!

– Откуда я знаю! – едва не ляпнул Генацаревский. – Огромный, метров тридцать длиной, – объяснил он.

Полковник, всё ещё не веря услышанному, решил пойти на хитрость:

– А надписи на нём какие-нибудь есть?

Если скажут, что есть надписи или реклама, я их сгною на самых тяжелых работах, решил он. Самые страшные предположения теснились у него в голове. Например, что пещера издает ультразвук и все сходят с ума, и он в том числе.

– Нет ни надписей, ни рекламы, – бодро доложил Генацаревский. – Дырки какие-то есть. А из дырок что-то вылетает.

– Что вылетает?

– А чёрт его знает. Какие-то насекомые.

– Возвращайтесь назад! – приказал полковник, сам не осознавая того, что таким образом попытался спасти жизни старшему сержанту Генацаревскому и сержанту Жукову.

– Солнце здесь ещё какое-то… – внезапно доложил Генацаревский.

– Отставить солнце! – повторил приказ полковник. Инстинкт разведчика подсказал ему единственно правильный выход: – Возвращайтесь назад!

На позициях стало светлее. Откуда здесь солнце? – рассуждал полковник. Ведь солнце – это внешний источник света. Он не может быть внутри пещеры. Неочевидные факты никак не укладывались в его сознании. И вдруг он понял, что это искусственное солнце, что он читал о таком в детстве у знаменитых Стругацких. Правда, не помню, в каком романе. Не суть важно. А важно то, что там тоже оно зажигалось ровно в семь утра. А сколько сейчас? И сейчас семь! Только это совершенно случайное совпадение, в действительности не имеющее к происходящему никакого отношения, показалось ему игрой здравого смысла, и он уцепился за неё, чтобы осознать реальность.

Вот с этого момента он и перетрухнул, потому что понял, что всё то, о чём ему сообщали сержанты Мамиконов и Бабура, и есть самая что ни на есть настоящая правда. А это коренным образом меняло картину бытия. Полковник понял, что попал впросак. И по крупному. И что неочевидные факты стали очевидными и что от них отмахнуться просто так уже нельзя – не получится. Он даже беспомощно оглянулся, не заметил ли кто-то из подчиненных, как пылают от стыда его щёки.

Он ещё раз проверил свои выводы: не может быть, чтобы оба подразделения сообщали об одном и том же. Не может! Это азбучная истина, помнил Бастрыкин ещё по армии. Несмотря на то, что он абсолютно не доверял контингенту из стройбата и считал их моральные качества абсолютно никчемными, напиться за такой короткий срок ни Генацаревский, ни Жуков не могли. Это противоречило всем физическим и логическим законам. Вот это и удручало. Лучше бы они напились, со злостью подумал полковник и заорал:

– Всем стоять по местам, наблюдать за местность. Своих не подстрелите! А вы капитан, следите за подчиненными!

Только чем стрелять?! – опомнился он. Ой, дурак! Ой, дурак! Полковник всерьез запаниковал. Он не паниковал так со времен перевала Харами на границе с Ингушетией. То же самое чувство беспомощности охватило его. Он боялся одного – скомандовать что-то не то и погубить людей. У него было слишком мало информации, а очевидное он отвергал.

Между тем, Генацаревский и Жуков действительно отступали по всем правилам пехоты, то есть ползли, как улитки по склону. Громоздкий ОВП-8 тяжело бил Жукова по заду. Но подняться они не могли, потому что над ними барражировало стая из этих самых насекомых. Мало того, что вид у них был устрашающий – красно-оранжевый, они ещё и гудели, как огромный-огромный трансформатор – так, что Генацаревский и Жуков порой не слышали себя даже по связи. Сами насекомые, похожие на гигантских шершней, высовывали и прятали в желваках огромные иглы устрашающего вида.

Как ни старались Генацаревский и Жуков взобраться по тропинке и вернуться к лифту, им этого не удавалось. Стоило лишь приподняться, как от стаи шершней тут же отделялась пара особей и, как маятник, качались перед шлемами, словно соображая, кого же они повстречали и следует ли их покусать к чертям собачьим?

– Не двигайся… – шептал Генацаревский, покрываясь холодным потом и замирая, как египетская мумия.

Он даже думать перестал и закрыл глаза. Ему показалось, что он на своей любимом «Новомосковске», сидит в первом торпедном отсеке и томительно вслушивается, как погружается подлодка и как трещат обшивка и шпангоуты. Хорошо было на подлодке. Дружно и прочно, почти как в бригаде на Марсе, только с маленьким исключением – на Марсе местами казалось страшнее.

Жуков дышал так, словно побил мировой рекорд стометровки. Больше всего Генацаревский боялся, что у поэта, как он снисходительно называл Жукова, не выдержат нервы. Прошло томительно-долгих пятнадцать минут, в наушниках раздался встревоженный голос полковника:

– Почему молчите?! Доложите обстановку!

Какая, к чёрту, обстановка, подумал Генацаревский, не смея шевельнуть даже губами. Красно-оранжевые шершни висели над головой, словно на нитках. Их крылья жужжали, как пропеллеры. Фасетчатые глаза походили на крохотные шлемофоны. Они переливались всеми цветами радуги.

– Немедленно возвращайтесь! – приказал полковник.

Как? – зло подумал Генацаревский. Как? Нас сейчас заклюют, как мамонтов! И хотя скафандр мог выдержать удар пули, Жора почему-то рассудил, что от шершней надо держаться в стороне. Не было у него полной уверенности в надежности скафандра. Он вдруг вспомнил свои нехорошие предчувствия, и в душе у него поселилась ещё большая тревога. Надо обязательно вернуться, подумал он, обязательно! Хочу увидеть, каким станет Марс!

– Не шевелись… – попросил он Жукова шепотом, – ради бога, не шевелись…

– Чего вы там бормочите? – насторожился полковник Бастрыкин. Ох, этот стройбат, подумал он, ох, и стройбат, олухи царя небесного! – Доложите обстановку!

Обстановку, обстановку, зло думал Генацаревский, сползая со скал всё ниже и ниже. Где же я её тебе возьму – эту обстановку?!

Шершни наконец убрались восвояси. Вознеслись к стае. Но стая всё ещё висела над головой в метрах пятидесяти и, кажись, не собиралось прятаться в свою оранжевую матку-дирижабль, а жужжала по-прежнему настороженно и зло.

Они ползли долго и осторожно, используя каждую складочку местности – лишь бы быть незаметнее, лишь бы убраться побыстрее. Вымазались с головы до ног, стали рыжими, как часть пейзажа. На подлодке – там страшнее. Там если грохнет, то пиши, пропал, рассуждал, успокаивая себя Генацаревский. Второй попытки не предвидится. А здесь чего? Ползём себе и ползём – мирно, как черепашки-ниндзя. Прячемся от каких-то пчелок. Шансы примерно одинаковы. Если я на подлодке не утонул, то и на Марсе не пропаду.

Так примерно рассуждал Генацаревский, пока не уперся во что-то, что невозможно было обползти с первой попытки. Поползли они вправо – не нашли выхода, поползли влево – снова не нашли. Тогда они подняли головы и увидали, что уперли в самый что ни на есть настоящий домик с едва заметно светящимся окном.