Необычайные рассказы

Ну, возьмите себя в руки, возобновим наши прежние отношения — я не стану сердиться, а вы не огорчайтесь… Только имейте в виду… если вы еще раз… то уж не будьте в претензии, я буду вынуждена все рассказать Гильому. Выслушать от вас дважды то же самое было бы недостойно его жены. Вы и сами того же мнения, не правда ли? Ну что же?.. Вы согласны?.. Это свято обещано?.. Отвечайте же…

Господи, как мне были жалки эти проекты будущего! Точно для меня было возможно какое-нибудь будущее… нет, будущее существовало только для других. Я смотрел на нее и не мог наглядеться. Она была для меня единственной светлой точкой в окружившем меня мраке. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами… в которых я читал волнение и любопытство… И я больше никогда не увижу их… Никогда…

— Да ну же, — сказала она снова, — вы меня пугаете. Вы меня не слушаете… Обещайте… Клянитесь… Дайте мне руку честно, по мужски. Так. Теперь клянитесь, что никогда больше не станете вспоминать о сегодняшней истории. Клянитесь мне, что постараетесь вылечиться, не страдать и — не быть непорядочным. А я, со своей стороны, даю вам слово…

Она остановилась, не окончив фразы… Произошло что-то необыкновенное. Голос ее за несколько минут до этого становился все тише, тише. Он сделался глубже, глуше, медленнее. Представьте себе звуки, исходящие из фонографа, когда завод кончается — вот такое было у меня впечатление. В то же время лицо ее теряло свое выражение и становилось похожим на лицо статуи. Веки, вздрогнув, сделались неподвижными, как бы окаменели, взгляд широко раскрытых глаз стал слишком пристальным, как будто глаза сделались стеклянными… И вот, говоря все медленнее и медленнее, Жиллета совсем умолкла — я слишком долго на нее смотрел — она уснула.

Я, положим, заметил это с самого начала. Как только ее руки прикоснулись к моим и взгляд ее начал подчиняться моему, я сейчас же это заметил, но с глубоким изумлением. Но я тут был ни при чем, нет, я не был виноват: раскройте любую книгу по гипнотизму и вы увидите, что нечего и думать усыпить кого-нибудь против его желания. Это был исключительный случай, граничивший с чудом. Я был потрясен. Но я немедленно учел всю пользу, которую мог извлечь из этого положения. Мрак, в который моя душа была погружена, осветился внезапным дьявольским светом, мне казалось, что победные трубы звучат в моих ушах. И вместо того, чтобы освободить ее из-под моего влияния, я, наоборот, старался усилить магнетический ток моего взгляда. И мысленно все настойчивее повторял:

— Спите… Спите… Спите… Спите…

И вот, господин прокурор, она сидела предо мной в полной каталепсии, холодная и бледная, как мраморное изображение, и спала.

И вся ее будущность была в моих руках.

Но нужно было на что-нибудь решиться сейчас же; кто-нибудь мог неожиданно войти, — и какая получилась бы трагикомедия. Я торопливо подыскивал формулу приказания, которая ясно запечатлелась бы в ее мозгу. Я хотел, чтобы приказ был короток, ясен и точен, легко запоминаем и, главное, чтобы в нем не было чего-нибудь, что могло бы подать повод к недоразумению вследствие ложного толкования.

Через несколько минут мне показалось, что мне удалось составить нужную мне фразу, и я торопился внушить ее, потому что меня преследовал страх, чтобы меня не накрыли, а кроме того… Я уж говорил вам об этом: присутствие загипнотизированных пугает меня. Я боюсь их. Это таинственные собеседники… И, боясь ежеминутной помехи, наедине с моей пациенткой, которую общественное мнение назвало бы «жертвой», я испытывал двойной страх.

Я начал с традиционного вопроса:

— Жилетта. Вы спите?

Она ответила механически, без всякого выражения:

— Да.

— Будете ли вы мне повиноваться?

……………………………………………

— Я так хочу. Я требую этого. Будете ли вы повиноваться?

— Да…

— Хорошо. Запомните то, что я вам скажу: начиная с будущего вторника, вы станете приходить ко мне каждый вторник в пять часов и (чуть не рыдая, добавил я), станете моей влюбленной и восхищенной любовницей… В семь часов вы будете уходить и забудете о нашем свидании и наших отношениях до следующего вторника. Точно так же, проснувшись теперь, вы забудете, что я вас усыплял. Вы поняли?

— Да.

— Повторите.

Она повторила мое приказание, слово в слово, спокойным голосом, без выражения, автоматически, как школьница, отвечающая басню: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыру». Отвратительная сцена. Я поторопился окончить ее.

Я разбудил ее. К счастью, все шло нормальным путем: кровь мало-помалу приливала к лицу, оно оживилось, вздрогнули веки, глаза потеряли пристальность своего взгляда и положение тела сделалось менее напряженным; шепот переходил в речь, и звуки, ускоряясь и становясь выше по тембру, превратились в обычный молодой и свежий голос Жиллеты, который продолжал прерванную сеансом фразу:

—. никогда не рассказывать этого Гильому. В противном случае, я вынуждена буду открыть ему глаза. Ну скажите же наконец, что вы обещаете. Да ну же.

— Ну хорошо, обещаю, — ответил я радостным тоном, хотя слезы душили меня. — Вы правы — я был сумасшедшим, но достаточно сознать это, чтобы не быть им больше. И вы, сударыня, так убедительно доказали мне это, что я перестал быть им как раз в ту минуту, как вы убедили меня в этом. Как приятно изредка пошутить, но теперь я излечен, и надолго. Да, черт возьми, выбросьте это из головы! Фи, какая скверная история! Не будем больше говорить о ней.

— Ах, — воскликнула Жиллета с торжеством. — Наконец-то вы все-таки оказались порядочным человеком, а я уж теряла надежду. В какой ужас вы меня повергли, мой друг, но теперь я успокоилась. Но, простите меня, — сказала она, берясь руками за голову. — Столько потрясений. Я прошу вашего разрешения покинуть вас, у меня внезапно разыгралась ужасная мигрень.

Всю следующую неделю я прожил в невероятно возбужденном состоянии. То меня охватывал безумный ужас, то сумасшедшая радость и надежды, доводившие меня до исступления. Придет ли она? Вот единственный вопрос, над которым я думал целых восемь дней. Придет ли она? С научной точки зрения это не подлежало сомнению, но владельцы избы так спокойно и радостно чувствовали себя, что заставили бы усомниться даже Бога. Моя уверенность временами совершенно испарялась. Случайный гипнотизер, что-то вроде ученика колдуна, я, как испорченный ребенок, пошутил над слишком великой, слишком святой, слишком таинственной вещью. И вот я был до того потрясен своим ужасным проступком, что не понимал даже естественных последствий его. А между тем, беззаботность Жиллеты как раз и доказывала удачу моего предприятия, а я видел в ней доказательство противоположного и тщетно искал в глубине ее светлых глаз искру того чувства, которое я внушил ей. Я ничего особенного не замечал в них, так же как и Гильом своими прикрытыми стеклами для близоруких глазами мужа. Меня преследовало желание знать наверное. Я устроил себе такой же календарь, как школьники на время занятий и, так же как они вычеркивают каждый день, я вычеркивал каждый час. Наконец, наступил долгожданный вторник. Это было первого октября.

На всякий случай я превратил свою комнату в оранжерею, убрав ее самыми редкими цветами и растениями. И задолго до назначенного часа, я спустился под ворота, чтобы, если Жиллета придет, ей не пришлось разыскивать мою квартиру.

Я все меньше и меньше верил в ее приход и старался кое-как утешить себя, объясняя самому себе, насколько унизителен был бы мой успех при таких условиях. Ведь даже если она придет, то кем она будет — притворщицей, манекеном, автоматом, заведенным мною самим. Какое удовольствие может доставить автомат?..

Но когда я увидел ее издали, увидел, как она идет, постукивая своими маленькими каблучками, кокетливо придерживая рукой шлейф юбки, порозовевшая, в ореоле своих золотистых волос, такая стройная, несмотря на меховое пальто, такая грациозная, несмотря на торопливую походку, и такая оживленная, то, поверьте, я больше не думал об автомате. Уверяю вас, что в ее походке не было ничего механического. Она подошла. Глаза ее улыбались. Это не были глаза сомнамбулы. Проходя мимо меня, она прошептала, закрывшись муфтой: «Войдите поскорей, какая неосторожность», и быстро пробежала к лестнице.