Пантера, сын Пантеры (СИ)

Масти она была совершенно иной, чем ее мать; из буланой стала игреневой. Русые, жестко вьющиеся «сиррские» волосы матери у дочери сделались почти белокурыми и умягчились, бледная, без румянца, кожа, покрытая загаром, от жара исторической родины сделалась цвета гвоздики или корицы. Одни глаза остались материнские: необъятно синие, затягивающие в себя. Изабелловые.

Тем временем верный Иосия ждал своего часа, сам хорошенько не понимая, в чем этот час должен выразиться. Сокрушался о давно предвидимой, однако и внезапной смерти Юхимы, ждал, пока Анна забудет свою беду, пока поднимет маленькую, был другом, советчиком, атмосферой, уютной мебелью…

И вот в канун пятнадцатилетия Син, которая, по библиотским понятиям, даже заневестилась, он вдруг решился — и как-то в свой выходной явился перед Анной во всем параде: сюртук почищен, ботинки смазаны на швах черной тушью, по талии вместо пледа повязан тонкий шелковый шарф и даже кипа, едва не прилипшая к лысоватой голове, уступила место берету. Анна только что пришла с работы и едва успела накинуть поверх рубахи и брюк короткий, до колен, стеганый халат из переливчатого бордового сатина.

— Ты умеешь удивительно прорастать сквозь пепел, Анна. Сколько лет я тебя знаю, ты всё так же прекрасна. Как в ореоле…

— А, это золото на моем парчовом халате бликует. Син хочет, чтобы я красиво одевалась да красиво причесывалась, совсем как мои лошадки. При такой настойчивой дочери, как она, сие немудрено.

— Однако заботы о детях могут и старить человека. Девочка стала девушкой, пора тебе искать ей дело.

— С лошадьми она мне помогает, хотя без большой охоты — ну да при такой уйме помощников немудрено и вовсе без нее обойтись. Книги, так нежно любимые, профессией делать пока не хочет. Выучилась на нечто вроде пылесборщицы — и ладно.

— В этом я мог бы помочь и делом, и советом, если бы вошел в семью. Брак, как говорят, тоже в некоей мере трудоустройство.

Он смутился этой шутке, что вырвалась невзначай, и продолжил:

— Пауло мой друг и наш друг, а он покамест…

— А. Она ему даже какие-то парадные покрышки вышивала на книжный ларь. Думаешь, я сама не могла с ним посоветоваться? Отзывается о ней в том же смысле: пока он при деле, моя даровитая детка уж найдет при нем место. Но, говорю тебе, это всю ее не займет. Свободный художник, знаете ли. Ищет занятие по сердцу.

— А что у нее на сердце, Анна?

— Да то же, что у меня, только она пока о том не догадывается, а я никому не говорю.

Выдавать легко предсказуемую ответную реплику показалось Иосии опасным, ибо разговор то ли зашел в тупик, то ли, напротив, его повело, волей Анны, в неведомую сторону. Иосия уж было решил, что не достиг никакого результата и что его хитроумная приятельница снова обвела его по кривой, как мальчугана: однако на следующее утро Син, прибежавшая к нему в сарай с миской Анниных оладий на завтрак, чуть краснея, проговорила, глядя на Иосию поверх пышной масляной горки:

— Дядя Иоси, мама мне сказала, что я могу тебя коротким именем звать, потому что ты ко мне сватаешься и, значит, мы ровня. Только я стесняюсь и ей о том сказала. А она говорит: «Поступай как знаешь, доню. От названия суть дела не меняется».

Так окончился первый раунд. Для уяснения второго нужно понять, что Иосия, упорно пытаясь заполучить себе Анну, руководствовался ныне чистой воды рефлексом, повелевающим восхищаться ею и заботиться о ней. Любовь, хотя и пребывала нетленно, уже не пронзала ему плоть, как бывало, к тому же и сама плоть изрядно утихомирилась. Общение с Анной стало милой обыкновенностью, с ее дочерью — также привычкой, но куда более сладостной и опасной: Иосия желал возрастания чувства, но опасался той неоглядной широты и тех градусов, которых оно, при обоюдной неосторожности, могло достигнуть. И, естественно, у него и в мыслях не было подсовывать юной деве свое траченное молью мужество, даже если оно и норовило иногда взбрыкнуть. Всей силой новорожденной своей любви желал он Син прекраснейшего союза с неким плодом своего романтического воображения.

Неизвестно, сколько бы времени длилось это размягчение чувств и некоторое разжижение мозгов, если бы кстати не подоспел один странный случай.

Анна давно уже предупредила Иосию, что в Син еще более, пожалуй, чем в ней самой, «бродит кровь Сирра». Одной же из способностей этой крови было — насылать иномирные сны, одним концом протянутые в ординарную библскую реальность и способные менять нечто и в этой реальности, и в человеке, через которого они явились в мир.

За всю ее жизнь девственнице Син явилось лишь одно такое видение — о знакомстве с Солнцем Пустыни. И вот удивительно: ни с кем она тем не делилась, а все вокруг знали и вовсю чесали языки. Суть дела в том, что Син, по всем предположениям самобесплодная, как и ее мать, вдруг забеременела. Сам этот факт вначале объяснялся более-менее легко: у весеннего костра погрелась, в котором прошлогодний сор сжигают, либо жених своими сладкими беседами разгорячил. Разумеется, то счастье, которое выпало на долю «чужеземной ущербнице» и «сиррскому оглодку» — преуспеть там, где девушки местных кровей нередко попадают в тупик, — вызывало кое у кого кривые ухмылки, но не больше того. Однако, как гласило суеверие, беременные бабы, потершись животами друг о дружку, как папуаски носами, способны были получше всякого УЗИ угадать пол ребенка на самой ранней стадии; так вот, все знакомые, ухитрившиеся тайком соприкоснуться с Син этаким манером, хором утверждали, что почуяли несомненного мальчишку! А откуда, спросите, игрек у скандального ребеночка, если Иосия, понятное дело, только женихается…

Много позже на Син пятном легла сплетня о скандальной «забугорной» беременности. Вообще-то в идеале все служительницы Дома — безмужние девственные самки, ибо рождение дочерей, сделанных из материала, идентичного материнскому, отнюдь не нарушает их девственности: а тут такой конфуз на самой начальной стадии ее рабочей карьеры!

Но не будем подхватывать разновременные сплетни, тем более что они вовсе не доказательство. Кстати, те же сведущие в своем бабском деле тетки, что отрицали мужскую способность Иосии, признавали у затяжелевшей Лизаветы типичный «ложняк», хотя некто невидимый твердо посулил ей на Новый год сына; ну, а по чьему слову вышло?

Что до самого Иосии, ему достался как бы краешек чужого сна — о том, что люди Сирра похитили его невесту и держали у себя в холе и почете. Значения он тому особого не придал, но проснулся куда более влюбленным и решительным. И вовремя: многие достойные юноши положили глаз на пригожую Син еще тогда, когда ее считали сущим недомерком и пустой скорлупкой, так их было не испугать внезапно открывшимся в ней детородным талантом, вовсе нет! Это обстоятельство, будучи лишней гарантией и, так сказать, прикрытием их мужской благонадежности, лишь раззадорило. Ведь для истого библеца его бесплодный стручок — не меньший позор, чем окаменевшая утроба жены.

Видя такие дела и пересуды, скромник Иосия желал было вовсе отойти от дел — состязание за полное чрево назревало нешуточное, и его девочке мог выпасть, по здешним меркам, самый великолепный жребий. Однако обе его женщины были начеку.

— Как бы там ни было, а первоапрельский костер у гаража жгли вы оба, — рассудительно говорила Анна. — Против судьбы не попрешь. Или ты, Иосия, хочешь показать, что я понапрасну тебе свою дочь навязала? Позор на мои седины!

— Эти «обросшие грубым волосом» и их почтенные матушки уверяют меня, что ты, дядя Иоси, не можешь дарить мне детей, — с коварной интонацией вторила Син своей матери.

— Уж кому-кому, а не им мне указывать, что я могу, а что нет. Сопляки они, твои любимчики! — возмутился Иосия.

— Не любимчики вовсе. Так, два ноля без палочки, — с невинной интонацией сказала девушка.

— Угу. Как на двери деревенского сортира, — хохотнула ее мать.

— И я никого не потерплю рядом с собой, кроме тебя. И, конечно, мамы, и тети Лиз, и дяди Закарии, но это совсем другое, — закончила Син свои речи.