Олимп

Низко пригибаясь на бегу и припадая на колено всякий раз, когда за извивающимися струями пара чудилось какое-то движение, Даэман одолел сотню ярдов, и вот уже перед ним закачался конец веревки, закрепленной на ледяном балконе.

«О чем я только думал? Да здесь добрых восемьдесят футов! Мне ни за что не взобраться на такую высоту – тем более с тяжелой ношей за плечами».

Мужчина огляделся в поисках другого туннеля. Ближайший вход располагался по правую руку, на расстоянии трех-четырех сотен футов – только его уже заполнила толстая рука Сетебоса.

«Теперь его ладонь ползет по синему коридору, выслеживает меня… И не одна».

Такие же непристойно плотские на вид щупальца, гадко поблескивая серой слизью, ныряли в другие туннели, местами взбираясь на сотни футов по изгибающейся стене, свешиваясь книзу подобно выпущенным кишкам и неприятно сокращаясь, когда ладонь вытягивала за собою новый отрезок мясистого стебля.

«Мать его, сколько же у этого мозга конечностей?»

– Поверили, что вместе с жизнью разом все ваши боли оборвутся? Не-ет! Врагов терзает Он, покуда чрево ленивое друзьями набивает. В этой жизни мы страданье пьем с лихвой, мечтая облегченье обрести, когда скончаемся от мук, но впереди ждет худшее!

Оставалось лезть наверх – или навек проститься с солнечным светом. За десять месяцев занятий Даэман сбросил около пятидесяти фунтов жира и неплохо натренировал мышцы, однако сейчас он искренне пожалел, что не каждый день выкладывался до изнеможения на устроенной Одиссеем лесной полосе препятствий… А в перерывах надо было поднимать солидные тяжести.

– Да гори оно все… – прошептал кузен Ады.

После чего подпрыгнул, ухватился за веревку, сжал ее ногами, вытянул над головой левую руку, обтянутую защитной термокожей, и начал подтягиваться, по возможности не давая себе отдыхать.

И все-таки он полз очень медленно. Страшно медленно. Но самым ужасным было даже не это. Проделав третью часть пути, Даэман понял, что не справится. Однако если он спрыгнет, яйцо разобьется. Его содержимое вывалится наружу. А Сетебос или Калибан тут же об этом прознают.

Неведомо почему сын Марины вдруг захихикал, так что глаза наполнились слезами, затуманив стекла респиратора. Мужчина слышал каждый свой хриплый вздох. И даже чувствовал, как слипается термокожа, стараясь охладить его тело. «Ну давай же, Даэман, ты уже на середине дороги. Еще несколько футов – и остановишься».

Но через десять футов он решил продолжать. И через тридцать футов тоже. Бывший собиратель бабочек подозревал: стоит ему намотать бечеву на запястья, чтобы просто повисеть, – и он уже не тронется с места.

Один раз веревка скользнула по крепежному костылю, и сердце подпрыгнуло к самому горлу. Большая половина пути была уже позади; свалиться вниз означало сломать себе ногу или руку и корчиться на шипящем, дымящемся дне кратера в ожидании смерти.

Но костыль выдержал. С минуту Даэман висел без движения, на виду у всех калибано. Должно быть, эти твари дюжинами толпились внизу и хищно тянули к нему чешуйчатые лапы. Мужчина не стал опускать глаза.

«Еще чуть-чуть». Выбросить натруженную, трясущуюся руку над головой, обернуть бечеву вокруг запястья, подтянуться, ища ногами опору. И снова. И снова. Никаких передышек. И еще.

В конце концов он понял, что больше не сможет. Последние силы сгорели дотла. Путешественник обмяк, дрожа всем телом, ощущая, как арбалет и яйцо за спиной нарушают его равновесие, тянут на дно. В любую секунду кузен Ады мог упасть. Часто моргая, он высвободил правую руку, протер очки.

Оказалось, Даэман висел под самым балконом, в каком-то футе от ледяного навеса.

Последним невероятным рывком мужчина подбросил тело кверху, перемахнул через край и распластался на животе.

«Только бы не стошнило… Только бы не стошнило!» Что лучше – подавиться собственной рвотой или сорвать респиратор и потерять сознание от ядовитых паров? Умри Даэман сейчас и здесь – и никто даже не узнает, что ему удалось вскарабкаться по восьмидесяти… даже нет, девяностофутовой веревке – это ему-то, пухлому сынишке Марины, который был не способен отжаться от пола.

Прошло время, мужчина полностью опомнился и заставил себя пошевелиться. Первым делом он удостоверился, что арбалет заряжен и снят с предохранителя. Проверил яйцо: оно ярче и чаще пульсировало белыми вспышками, но все-таки уцелело. Закрепил на поясе ледорубы и смотал веревку. Странно, до чего тяжелой она вдруг показалась.

А потом Даэман заблудился в туннелях. Когда он впервые полез в холодную синюю нору, на улице еще только смеркалось, и прощальные отблески дня пробивались кое-где сквозь лед, однако теперь воцарилась кромешная темнота, лишь янтарные электрические разряды пробегали по всей поверхности голубого вещества, которое мужчина уже с уверенностью считал органическим, некой таинственной частью самого Сетебоса.

По дороге сюда сын Марины крепил у каждой развилки ярко-желтую метку. Одну из них он, видимо, пропустил, так как вдруг угодил в незнакомые коридоры. Вместо того чтобы повернуть обратно – в тоннеле негде было развернуться, а пятиться, словно рак, Даэман попросту не рискнул бы, – он выбрал нору, которая, казалось, вела наверх, и продолжал ползти.

Два раза – наткнувшись на тупик и крутую отвесную шахту – мужчине все же пришлось возвращаться. Наконец туннель понемногу пошел кверху, расширился, и кузен Ады, к бесконечному своему облегчению, уже во весь рост зашагал по плавному ледяному склону с арбалетом наперевес.

Внезапно Даэман оцепенел, пытаясь затаить испуганное дыхание.

Менее чем в десяти футах перед ним темнела развилка, в тридцати футах за спиной осталась другая, и вот из одной, а может, сразу из обеих послышался скрежет и поскрипывание.

«Калибано». Мужчине почудилось, будто бы холод ледяного коридора все-таки проник под его термокожу. Но тут путешественника пробил еще больший озноб. «…Или рука Сетебоса».

Это была рука. Ладонь толщиною с тело Даэмана и намного длиннее его ползла вперед, подтягиваясь на острых десятидюймовых когтях, выскальзывающих из серой плоти подобно стальным кинжалам, и черных волокнах, которые накрепко впивались в лед. Мерзкая конечность вынырнула из коридора, куда мужчина еще не входил, и замерла. Края ротового отверстия посередине ладони то раздувались, то вновь опадали.

«Меня ищет, – окончательно задохнулся сын Марины. – Тепло, наверное, почуяла».

Его так и подмывало вскинуть арбалет, но… Главное – не делать никаких движений. Теперь все зависело от истрепанного термокостюма: если тот излучает хотя бы крохотную толику тепла, рука настигнет жертву за тысячную долю секунды. Даэман пригнулся к полу – не от страха, просто хотел как-то скрыть испарения, которые могли просочиться сквозь респиратор.

Послышался жуткий скрежет. Мужчина вскинул голову: рука углубилась в правый туннель. Теперь извивающийся мясистый стебель заполнил собой почти всю развилку.

«Провалиться мне на месте, если поверну назад», – решил собиратель бабочек и двинулся вперед как можно тише.

Примерно сто ярдов склизкой плоти проползли мимо и, по всей видимости, щупальце не собиралось останавливаться. Даэман уже не мог выносить мерзкий скрип когтей по шершавому льду.

«Что, если она опишет круг и вернется сюда, за мной?»

– Внимайте! О, белый всполох – дерево трещит, – и вот, вот, вот, вот, вот, Он мечет гром! Глупец поддастся! Ниц, говорю! Падем пред ним, возлюбим Сетебоса!

Дальнее расстояние и стены коридоров слегка заглушали Калибаний шепот, ползущий со всех сторон.

До щупальца оставалось несколько дюймов. Мужчина прикинул, какие у него возможности.

Между верхней точкой бесконечного скользящего стебля и потолком шестифутовой норы оставался зазор – около трех футов. С другой стороны, не зря же Даэман проделал весь этот путь; туннель постепенно расширялся и вел на поверхность. К тому же путешественник уже ощущал сквозь термокостюм дуновение свежего воздуха. Вполне вероятно, до выхода на свободу оставались какие-то сотни футов.