Три стороны моря

— Из-за Феспия я поссорился с Солоном. Он назвал меня игроком и выдумщиком. Да, я выдумал, как сделать служения богу зрелищем. Но это веселый бог. Я сошел с ума…

Собеседник рассмеялся, но опять промолчал.

— Значит? Я твой избранный?

— Мне по душе, что ты затеял со мной игру, ты меня развлек.

— Что? — переспросил Писистрат.

— Ты прекрасно знаешь, зачем ты делал все это. Потому что ты хитрая лиса, Писистрат. Потому что в Афинах три типа людей, три части, три партии, и чтобы править, ты должен был угодить всем. Паралии живут морем и случаем — ты польстил им Панафинеями, ты поставил выше всех Афину. Она улыбнулась, когда ты нарядил крестьянку в шлем и латы и уверил своих афинян, будто тебя ведет за собой сама богиня. Она с улыбкой спросила, где ты отыскал такую дылду. А она, знаешь, редко улыбается. Педиэи — другая партия, не так ли? Их ты соблазнил Элевсином, они ведь аристократы, хозяева пахотных земель, а мистерии Элевсина — это нечто тайное и не для всех. Ну и дикеархи… Благодаря их дубинам ты захватил власть. А они пьяницы, справляют вакханалии с такими же, как они, женщинами, и молятся мне. Ну и чей ты избранный? При чем тут избранность? Чем ты готов пожертвовать, Писистрат?

Тиран низко склонил голову.

— Прости меня. Я думал, ты такой же, как я. Я слушал тебя и думал: какой небывалый фантазер, я отдам ему театральные служения вместо Феспия…

Тут собеседник расхохотался.

— Кому служения, Писистрат? Мне?!

— Прости меня…

Дионис отпил вина и сказал:

— Ты смесь Диомеда с Одиссеем. Один безбожник, другой хитрец.

Поразмыслив, добавил:

— Наверное, только такой человек мог организовать празднества сразу трем олимпийцам.

Еще поразмыслив, Дионис с некоторым удивлением сказал:

— Даже четырем! Ты ведь записал Гомера.

— Я сделал это, — подтвердил Писистрат.

— Ну и ну… Ты разместился между гордостью и смирением. А ну-ка, повтори?

— Я сделал это, — произнес Писистрат с той же интонацией, в точности, один в один.

— Да, большой талант. Жаль, что ты умрешь. Расцвет театра у меня запланирован через пару поколений.

— Но если я не избран…

Теперь Дионис захохотал так, что и тиран, несмотря на величие своего звания, не удержался. Вместе они смеялись, пока смертный не стал задыхаться.

— Ну все, все… — успокаивал Дионис. — Выпей вина, станет легче.

— Интересно, куда подевались мои охранники?

— Эти с дубинами? Лежат пьяные.

Тиран нахмурился.

— Не вздумай их наказывать! — приказал Дионис. — Это я, чтобы не мешали. Зато мы поговорили, вернее, ты меня слушал. Да, Писистрат, ты не избран. А может, избран. Самое глупое, на что способен смертный, — это ожидать бессмертия.

— Почему?

— Потому что, если оно дается, оно дается вдруг.

Тиран задумался. Лицо его, в противоположность недавнему смеху, сделалось грустным.

— Но получается, я напрасно трудился над сохранением «Илиады» и «Одиссеи»? Получается, они тоже не бессмертны? Я сохранил ложь?

— Конечно же нет! Это правда, но правда Аполлона. Строгая, размеренная…

— А то, что рассказал ты?

— Я ненормальный. Я говорю дикую правду. Ты же знаешь: тот, кто напьется неразбавленного вина, выбалтывает все секреты.

Писистрат покачал головой.

— Имя Диониса названо в «Илиаде» всего раз, и то будто случайно… Теперь я все вижу иначе.

— Два, — поправил Дионис. — Два раза. Один раз Дионис и один раз Бакх. Это позднейшие вставки.

— Это неправильно.

— Ничего не меняй в записанном. То, что открыл тебе я, нельзя сказать прямо. Но у тебя есть тайные мистерии в мою честь…

— Я понимаю.

— Я не сомневался. Ты догадлив, как сон Одиссея.

— Ты позволишь мне вопрос?

Дионис кивнул.

— Три вопроса, — уточнил тиран.

— Нахален, как грек, и мелочен, как финикиец.

— Благодарю тебя. Скажи, почему все обманываются, будто Дионис родился в Фивах?

— Так и есть. Только в египетских. Ты слыхал про египетские Фивы?

— Стовратный град?

— Это город храмов Ипет-Рес и Ипет-Су. Он в среднем течении Хапи, по-вашему — Нила. А на другом берегу реки, напротив — страна мертвых. Там покоятся все правители. Там покоится и Рамзес. Это та страна мертвых, о которой идет речь в «Одиссее». Но сам Одиссей там не был.

— Там родился Дионис?

— Там родился Ба-Кхенну-ф. На берегу живых. Это был второй вопрос.

— О, у меня их еще так много…

— Только один, Писистрат!

— Чей я избранный? Чей это город, Афины? Ее? Я увижу тебя снова? Чтобы задать новые три вопроса?

Дионис допил содержимое кубка быстрым глотком. Он хотел сказать, что Афины — опора Ники и Бакха, что культ Деметры нужен, чтобы никто не занял ее место, что Пелопоннес — страна Геры, и отношения Афин со Спартой, с неверной дружбой и будущими войнами, — это отношения Ники и Джуны, что на западе Марс битва за битвой создает страшный, непобедимый Рим… Что его собственное сражение с Фебби, длительное, равное, будет не в поле и не у стен, а в головах… Но он сказал лишь:

— Я жду.

— Хорошо, — покорился Писистрат. — Последний вопрос. Она умерла?

Дионис молчал.

— Елена… — осторожно пояснил тиран. — Та девушка…

— Да.

Он встал, вышел к солнцу. Тень кипариса была очень невелика.

— Это не считается! — поспешно, просительно крикнул Писистрат. — Скажи, я прошу тебя, скажи мне…

Дионис стоял вполоборота к нему.

— Столько лет, то же небо, те же птицы… Небо синее, ты молод, ты силен. Ты все можешь.

Дионис слушал.

— Ты еще счастлив? — спросил тиран.

Он так и не дождался ответа.

Спустя два часа, когда тень вновь удлинилась, когда охрана протрезвела и самый смелый охранник не побоялся явиться, волоча деревянную дубину, он нашел Писистрата сидящим на том же месте, почти в той же позе… Тиран глядел в одну и ту же точку перед собой и повторял одни и те же стихи:

Наконец он увидел охранника и обратился будто бы к нему, но с чем-то совсем непонятным:

— Бог мистификации… Он сам сказал, что он бог мистификации. Как ты думаешь? Что это значит? И когда же он говорил правду?

Приложение

Песнь нулевая,

1. Шедевр мировой литературы всех времен и народов начинается с того, что автор просит богиню воспеть гнев Ахиллеса, который применил его согражданам «тысячи бедствий», уничтожил массу «славных героев», и не просто уничтожил, а разбросал славных героев гнить по земле, где их разлагающиеся тела сделались добычей хищных птиц и псов, — вот это душевное движение Ахиллеса автор просит богиню прославить.

Надо отметить, что богиня, воспевшая ахиллесову злость, есть неизвестная муза. Вероятно, автор предполагал, что другие боги могут потребовать музу к ответу, и не желая осложнять ей дальнейшее служение Аполлону, скрыл от всех ее имя.

Отчего же разозлился Ахиллес? Есть два варианта.

Во-первых, на девятый год противостояния в стане ахейцев разразилась эпидемия, по всей видимости, кишечного характера. Не исключено, что великий воин также оказался подвержен болезни, но благодаря изначально великолепному здоровью и материнским заботам нимфы Фетиды, сумел хворь превозмочь. Однако же кто хоть раз страдал желудком, без труда поймет и простит взвинченно-нервное состояние Ахилла, к тому же принимая во внимание уровень бытовых удобств в разбитом на чужом берегу полевом лагере.

Во-вторых, жрец Калхас, заранее заручившись обещанием Ахиллеса защитить его в случае преследования, сообщил свое мнение о причинах эпидемии. Кишечную палочку наслал на ахейцев бог Аполлон за то, что они не отдали похищенную дочь настоятеля аполлонова храма. То обстоятельство, что эту девицу взял себе в невесты вождь всех ахейцев Агамемнон и что он изъявил намерение по возвращении в Аргос ввести ее во дворец как жену вместо Клитемнестры, ни возмездия Аполлона, ни гнева Ахиллеса не отвратило. Ради спасения гибнущего войска Агамемнон отказался от новой жены, но взамен совершенно справедливо потребовал какой-то компенсации.