Три стороны моря

— А если нет?

— Если нет, гнев богини пройдет.

— И Трою можно будет взять?

— На кого пройдет гнев? Гнев на кого? — спрашивали кругом.

— Этот дар, он чтобы отвести гнев девы, — объяснил Синон. — Но я слышал, Калхант говорил, что он слишком смелый. Диомед был против оставлять это.

— Почему?

— Потому что, если троянцы заберут дар, Афина станет охранять Трою.

— Как же можно его забрать? — произнес Приам и еще раз внимательно осмотрел громаду.

— Ввести в город! — предложил некто.

И тут Лаокоон вскинулся, будто его взяли за шиворот и встряхнули:

— Это оскорбление Посейдону! Нет! О царь! Этого делать нельзя!

— Зависть… — пренебрежительно бросил Гелен.

— А ты как думаешь, мальчик мой? — спросил Приам, обратившись к одному лишь Парису. — Ты, убивший Ахиллеса, подскажи нам.

«Я была в храме Афины. Что ты там делала? Я занималась любовью с тем самым ахейцем. В храме? На полу…» Они осквернили храм. Это дар, чтобы отвести гнев девы.

«Если мы уплывем, вспоминай меня». Дар, чтобы вернуться.

— Я думаю, они ушли, отец. Я думаю, это правда.

Монстр опускался на дно, медленно-медленно, это было очень-очень красиво, это завораживало взгляд, если бы кто-то это видел.

И ошметки змеиных тел, перемешанные с ошметками оторванных щупалец, висели в воде, будто в пустоте среди звезд, а тяжелая кровь опускалась вниз темным слоем.

Афина победила, но у нее снова, как когда-то осталось две подруги, опять всего две. И она отправила их хоть как-то отметить торжество.

Люди закричали хором. Ни Приам, ни Парис не могли пока увидеть, что там происходит. Не понимал и Синон. Более того, в недоумении застыли во чреве коня, на деревянном помосте Одиссей, Сфенел, кулачный боец Эпей, Фоант, Тессандр и прочие, прочие.

«Что это?» — хотелось сказать Одиссею, но он знал, что спасение в молчании.

И каждому не терпелось спросить вождя, но каждый сжал зубы и скрепил волю.

Две невиданных размеров змеи, блещущие на солнце медной чешуей ползли из моря. Но ползли они со скоростью брошенного копья.

Люди побежали. Парис посадил Приама на колесницу — колеса застряли в песке, никто бы никуда не успел.

Чудовища настигли Лаокоона. Жрец выхватил меч, который принес на берег неизвестно для чего — меч исчез в пасти. Одна змея скрутила кольцами сразу двоих сыновей Лаокоона, вторая душила отца.

Прорицатель Гелен и избитый Синон прижались друг к другу, только чтобы спрятаться от кошмара.

Никто не ведал, что гораздо больший, непредставимый кошмар сейчас тонет, что силы этих, видимых созданий были почти полностью отданы бою с ним и что явись он перед ними, единственный, кого кошмар не тронул бы наверняка — был бы Лаокоон, жрец Посейдона.

Обвязывая коня канатами, троянцы старательно обходили глубокие борозды. Им не хотелось даже смотреть, не то что ступать туда. Чудища уползли в море так же быстро, как вылезли оттуда. И все говорили себе: их не было. Их просто не было. В любом случае — их нет!

— Снимайте ворота!

— Тяните дружно!

«Что же это было?» — ломал голову Одиссей, вдыхая запах свежесрубленной древесины.

Троянского коня вводили в город.

— С детьми этого жреца, по-моему, получилось жестоко, — сказал Дионис.

Афина гневно посмотрела на него.

— У меня погибли шестнадцать змей. Таких больше нет в мире. Шестнадцать подруг! И ты говоришь о жестокости?

Она вдруг засмеялась.

— Мне представилась Троя до начала войны. Безмятежный торговый город. Тебе ли говорить о жестокости, Бакх?!

Корабли вернулись глубокой ночью. Никто не ждал их на пустом берегу. За стенами отряд Одиссея тихо выбрался из укрытия, тихо зарезал шестерых стражников и тихо отворил ворота. Троя пала.

Город пылал: ахейцы жгли с удовольствием, они жгли свое тоскливое ожидание, несколько лет потерянной жизни. Воины, потрясая копьями, вбегали в дома и били, били… кто-то ведь должен был наконец победить, и люди кричали. Сначала кричали, потом стонали, а затем раздавалась ругань деливших добычу.

Впрочем, это общеизвестно.

Песнь двадцать вторая

Одиссей стоял на пепелище. Рассвет раздражал его, клубы дыма смешивались с солнечным светом, и от этого зрелища хотелось спать.

«Ну, вот все и кончилось», — сказал он себе.

Это он предложил построить коня из дуба и клена, это он принес из Трои знак богини, это ему Атридесы обязаны победой.

Как-то все это не радовало.

Невероятное количество смерти усыпляло. Одиссей не любил убивать, хотя ему нравилось одерживать верх. Он прислонился к деревянным ногам коня и стал наблюдать, как летает пепел.

Без единой пленницы, даже без золотой чаши в руке, в той же грязной одежде к нему шел, спотыкаясь, Синон.

Одиссей глядел на него, прищурившись.

— Ты обещал, — прохрипел Синон.

— Я помню, — отозвался Одиссей.

Синон молчал и ждал, не находя дерзости потребовать.

Одиссей показал в сторону своего корабля:

— Забирай!

— Они убьют меня… Твои люди.

— Ты боишься? Я думал, ты смелый человек, Синон.

— Забирать все? — все-таки удалось выговорить лазутчику.

— Как договорились, всю мою долю. Долю басилевса, Синон!

Синон опустил глаза.

— А тебе, Лаэртид?

— Мне? — Одиссей устало повел плечом. — Я не буду нищим, Синон. Мне остается море.

— Ее нигде нет! — Менелай почти рыдал. — Брат! Ее не было в Трое!

— Проверь на кораблях ахейцев. Чтобы захватить твою жену третий раз, надо быть недоумком.

— Недоумком? Брат! Тогда я велю проверить на кораблях беотийцев!

— Неужели мы разрушили невинный город? — спросил себя Агамемнон, не замечая, что говорит вслух.

Диомед, весь в саже и немного в крови, выступил из дыма.

— Городов без вины не бывает! Надо уходить, вождь.

Агамемнон подумал.

— Мы не достигли цели, — сказал он.

— Да почему же?! Мы взяли неприступную твердыню. Мы разметали ее стены. Мы богаты, как никогда прежде. И никто из племен уже не усомнится. Отныне мы — греки. Мы вместе. Ты чувствуешь, вождь?

— А Елена? — спросил Менелай. — А моя жена?!

— Елена? — переспросил Диомед. — Елена… Где та, кого они хотели нам подсунуть?

— Она не имеет никакого отношения!.. — вскричал не своим голосом Менелай и попытался схватить лучшего бойца лучшего басилевса за медные латы.

Диомед ловко увернулся, будто ничего не случилось. Он бы давно уничтожил Менелая, еще до свадьбы, но так же давно он затвердил в памяти: делать этого нельзя, просто нельзя и все. Лучший воин потому и лучший, что верный.

— Она — объяснение, — Диомед вдруг улыбнулся, и на фоне того, что было за его спиной, что вчера называлось Троей, улыбающийся Диомед выглядел страшно. — Она такой же конь, как и это вон… Вон то.

— Здесь тепло и удобно, — шепнула Елена.

— Тише, — ответил Парис.

Они сидели, прижавшись друг к другу, в деревянном желудке лошади.

— Почему ты не сказала, что ахеец — Одиссей? — спросил Парис тем же шепотом. — Раньше, не вчера?

— Ты разве не знал? Ты же ходил в битвы.

— В битвах мы в шлемах. Я видел Ахиллеса, Диомеда, Аякса. И много безымянных.

Снизу по дереву трижды постучали. Парис и Елена переглянулись. Стук повторился.

— Ответь, — шепнула Елена. — Это он.

— Я хочу убедиться, что их вожди погибли, — говорил Агамемнон.

Его слушали тридцать победителей: двадцать три басилевса, которые изначально привели свои войска, еще пятеро, избранных здесь, под Троей, вместо погибших Ахиллеса, Аякса Теламонида и еще троих, прорицатель Калхант и воин, просто воин Диомед.

— Гектор погиб, я видел! — хохотнул Менелай.