Архив комиссара Каина

Первое, что вы усваиваете, став комиссаром, — люди никогда не рады вас видеть. Правда, в моем случае это уже не вполне верно, с тех пор как моя незаслуженно героическая репутация стала лететь впереди меня. Но в мои более молодые годы помнить об этом постулате быстро стало весьма полезным правилом, благодаря которому никогда раньше я не был вынужден смотреть в глаза смерти в обличье тех самых солдат, которых должен вдохновлять на верность Императору. В первые годы моей службы я время от времени проявлял себя верным ставленником Императора, сталкиваясь лицом к лицу или, точнее, с криком убегая от орков, некронов, тиранидов и, сильно потрепанным, от демонхостов, — это только некоторые из ярких моментов моей постыдной карьеры. Но стоять здесь, в этой столовой, за удар сердца от момента, когда я буду разорван на кусочки мятежными Гвардейцами… Такое со мной случилось впервые, и этот опыт я никогда не хотел бы повторить.

Мне следовало бы понять, насколько тяжела ситуация, уже когда командующий офицер моей новой воинской части непритворно улыбнулся мне, сходящему с шаттла. Но к тому времени, когда я получил все основания опасаться самого худшего, у меня просто не осталось выбора. Как ни парадоксально, но принять это жалкое назначение казалось тогда, к моему вящему неудобству, лучшей из имевшихся возможностей сохранить свою драгоценную шкуру в целости.

Проблема, естественно, состояла в моей незаслуженной героической репутации, которая к тому времени приобрела такие нелепые пропорции, что Комиссариат, наконец, заметил меня и заключил, что в артиллерийском подразделении, которое я выбрал как наиболее безопасное место, где можно вдали от острия битвы пересидеть свою пожизненную службу Императору, мои таланты разбазариваются напрасно. Естественно, я тут же оказался сорван с относительно незаметного поста и приписан непосредственно к штабу Бригады. Поначалу это показалось не так уж плохо, меня вполне устраивало перекладывание папок и необходимость время от времени командировать солдат для отдачи последнего салюта или какого-нибудь расстрела, но загвоздка оказалась в том, что люди, считая тебя героем, автоматически полагают, что ты обожаешь находиться в смертельной опасности, и всячески стараются предоставить тебе такую возможность.

За полдесятка лет, прошедших с моего прибытия, меня назначали в поддержку отрядов, направленных, среди прочего, на штурм укрепленных позиций, зачистку остовов разрушенных космических кораблей и осуществление разведывательных операций глубоко в тылу врага. И каждый раз, когда я, во многом благодаря врожденному таланту нырять в укрытие и пережидать, когда все благополучно утихнет, возвращался назад живым, начальство похлопывало меня по плечу, выносило одобрение и старалось изыскать еще более изобретательный способ отправить меня на верную смерть.

Определенно пора было что-то предпринимать, пока мой запас удачи не вышел весь окончательно. Так что, как и много раз до того, я позволил своей репутации поработать на меня и подал прошение о переводе в воинскую часть. Любую. Тогда мне было просто все равно. Долгий опыт научил меня, что возможностей позаботиться о сохранности своей шеи гораздо больше там, где мое служебное положение выше, чем у всех окружающих офицеров.

— Думаю, что просто не создан для того, чтобы тасовать бумажки, — заявил я извиняющимся тоном невежественному коротышке с физиономией хорька из штаба лорда-генерала.

Он рассудительно кивнул и делано пролистал мое личное дело.

— Не могу сказать, что удивлен, — ответствовал он, слегка гнусавя. Как он ни старался казаться спокойным и собранным, движения выдавали его волнение в присутствии живой легенды; по крайней мере, именно этим мгновенно прилепившимся словечком меня обозвал чертов комментатор пикткаст-передачи после осады Перлии. Конечно, после этого я тут же обнаружил свою ухмыляющуюся физиономию на вербовочных плакатах по всему сектору, и стало невозможно пойти выпить чашечку кофе, чтобы мне под нос не сунули кусок бумаги с просьбой подписать его. — Не каждому это подходит.

— Жаль, что не все мы в равной мере преданы осуществлению плавного хода имперской машины, — сказал я. Он на секунду остро взглянул на меня, гадая, не поддевка ли это, — а это именно она и была, — но потом решил, что это просто дань вежливости. Я решил подлить немного масла в огонь. — Боюсь, что слишком долго был солдатом, чтобы теперь менять свои привычки.

Это, конечно же, оказалось именно тем, что должен был сказать Герой Каин, и хорькомордый принял все за чистую монету. Он взял мое прошение о переводе так, будто это была реликвия одного из благословенных святых.

— Я лично займусь этим вопросом, — заключил он и, провожая меня до выхода, практически кланялся по дороге.

И вот таким вот образом, месяц или около того спустя, я оказался на борту шаттла, приближающегося к ангарному отсеку «Праведного гнева», потертого старого военного транспорта, как две капли воды похожего на тысячи подобных судов на службе Империума, почти на каждом из которых мне довелось попутешествовать за прошедшие годы. Знакомый запах корабельного воздуха, спертого, регенерированного, с неразрывно вплетенными в него запахами едкого пота, машинного масла и вареной капусты, с шипением проник в пассажирское отделение, как только открылись затворы люка. Я с благодарностью втянул его в себя, поскольку он вытеснил не менее знакомый запах стрелка Юргена, моего бессменного подручного уже двадцать лет, с начала моей карьеры.

Коротышка, по вальхалльским меркам, Юрген каким-то образом умудрялся выглядеть неловко и неуместно везде, где бы ни находился, и я не могу припомнить случая, чтобы он надел что-нибудь, что хоть отдаленно смотрелось бы ему впору. Несмотря на дружелюбный характер, в обществе он чувствовал себя неловко, и, в свою очередь, общество предпочитало избегать его компании. Стремление, которое, безусловно, усиливалось хроническим псориазом, которым страдал Юрген, а также телесным запахом, к которому, если признаться честно, требовалось привыкать довольно долго.

Несмотря на это, он проявил себя как умелый и ценный подручный, в немалой мере благодаря нетривиальному складу ума. Не слишком умный, но готовый служить и по-собачьи точный в исполнении приказов, он стал незаменимым буфером между мной и некоторыми наиболее обременительными сторонами моей работы. Он ни разу не подверг сомнению мои слова или дела, очевидно будучи убежден в том, что все они неким образом направлены на благо Империума, и это много больше, чем я мог бы ожидать от любого другого солдата, учитывая мою склонность время от времени позволять себе весьма дискредитирующие действия.

Даже спустя столько лет я чувствую, как мне не хватает его.

Итак, когда я спустился из шаттла и каблуки моих сапог впервые звякнули о покрытие палубы, Юрген был рядом со мной, едва видимый под нашим багажом, который он ухитрился собрать и удерживать, несмотря на совокупный вес. Я ничего не имел против: мой опыт подсказывал, что тем, кто впервые знакомится с ним, лучше открывать для себя полную картину его личности постепенно.

Я слегка задержался для пущего эффекта, прежде чем, лязгая каблуками по металлу как можно четче и авторитетнее, шагнул к офицерам Гвардии, выстроившимся около основных грузовых ворот, чтобы приветствовать меня. Впрочем, эффект был подпорчен щелканьем и треском остывающего металла на обожженном двигателями шаттла пятачке и ковыляющей походкой следующего за мной Юргена.

— Добро пожаловать, комиссар. Это большая честь для нас.

Удивительно молодая женщина с рыжими волосами и синими глазами выступила вперед и четко, как на параде, отдала честь. Увидев перед собой только младших офицеров, я было подумал, что со мной обошлись несколько пренебрежительно, но затем сопоставил ее лицо со снимком, который имелся в информационном планшете, и в свою очередь отдал ей честь.

— Полковник Кастин, — кивнул я.

Хотя при обычных обстоятельствах я не против того, чтобы ко мне подлизывались молоденькие женщины, в данном случае столь очевидное заискивание вызвало у меня некоторое отвращение. И тут, рассмотрев хорошенько выражение ее лица, я почувствовал себя как на последней ступеньке виселицы. Надежда. Она была абсолютно искренна. Они все были действительно рады меня видеть, помоги Император. Дела здесь, должно быть, шли хуже, чем я мог вообразить.