Три стороны моря

Посреди ночи послышались звуки. Приближающееся шуршание и шаги.

— О! — бородатый азиат поднял палец.

Из темноты выдвинулось пятно света. Страж разочарованно выдохнул. То всего лишь купец с факелом вел за собой ослов с грузом. Торговец, очевидно, намеревался добраться до города утром, но получилось чуть быстрее.

Четыре навьюченных осла один за другим проходили мимо столба, и стражники мрачно провожали их скучными ночными взорами.

— Пять ослов тащатся, — сказал кто-то с привычным оскорбительным вызовом, никогда не находящим ответа.

Торговец обернулся. Страж гикнул — ослы дернулись.

— А-ах! — отчаянно крикнул торговец и бросился к третьему в шествии ослу.

Пятно света переместилось, стражи увидели, что меха развязались и на землю льется подозрительная жидкость. Слугам Великого Дома хватило мига, чтобы очутиться рядом.

— О! Друг! Да ты везешь вино! Во дворец?

— Нет. Проклятье!..

— А куда?

— Просто богатому человеку. Проклятье! Проклятье!..

Торговец причитал, стараясь перехватить меха веревкой и вновь обуздать их. Стражи наперебой принялись помогать в борьбе с мехами, отчего те совсем распоясались. Вино проливалось, свет от факела плясал.

— Друг, угости нас.

— Это же не пиво, это очень дорогое вино.

— Ты считаешь, мы недостойны хорошего вина?

Купец все-таки совладал с мехами и теперь крепко завязывал отверстия.

— А что ты здесь делаешь ночью, ответь-ка? Может быть, ты под видом торговца решил пробраться и украсть тело этого преступника?

— Я там ничего не вижу.

— А ты подойди, посмотри. Знаешь, кто это висит? Знаешь, зачем он висит?

— Отпустите вы меня ради священной триады этого города! — взмолился и без того расстроенный торговец.

— О, по выражению лица твоего я вижу, что ты сочувствуешь преступнику.

— Я и так потерял всю прибыль из-за того, что эта дрянь развязалась!

— Теперь я убежден, он прокрался, чтобы снять злодея со стены!

— Пусть ты достанешься змею Апепу, пусть не достигнешь прекрасного Аментета! Забирай вино…

— Друг!

— Забирай!

— Какой мех?

— Тот, что развязался.

— Но он снова завязан.

— Будь он проклят! За это вино можно купить десяток ослов!

Стражник принял мех, подумал и предложил:

— Выпей с нами, купец.

— Мне не до веселья!

Пятно света удалялось, дрожа от негодования и обиды.

— Удача, — сорвалось с губ кого-то из бородачей.

Дрожащее пятно света возвратилось.

— Что, друг? Если ты за своим мехом, он еще занят. А если хочешь вернуть вино, считай, мы его уже выпили.

— А-а!.. Я разорен. Сколько возил это вино, никогда его сам не пробовал. Когда ж еще?

Стражи расхохотались.

Повозившись над узлом, кто-то сказал:

— Хорошо, что ты вернулся. Без тебя мы б его не развязали.

— Еще бы… — проворчал торговец.

Когда ночная темень стала отступать, когда без факела можно было видеть предметы, когда Рамзесу последний раз за ночь приснилась Нефертари, стражи-азиаты уже валялись со счастливым отсутствием любых мыслей в глазах. Крепкое вино, действительно самое дорогое из вин западного оазиса, в сочетании с травой сна умело обеспечивать глубоким счастьем даже озабоченных и напряженных. Улыбка детства гостила на лице главного стража.

Купец встал, достал короткий бронзовый нож. Сняв тело со столба, он разрезал меха и обернул ими погибшего брата. Потом, посомневавшись, намочил вином бороду одного из стражей и в несколько быстрых движений обрил ему левую щеку. Не слишком чисто, зато заметно. Он был готов, чуть что, вонзить нож в горло пьяному.

Бросив трех из четырех ослов, он поспешил прочь. Скоро явится утренняя смена. Но, не сделав и десяти шагов, остановился, вернулся и совершил обряд левостороннего бритья с другими счастливыми азиатами.

Прошло ровно семьдесят дней.

Венок из цветов анкхам возлежал на правом ухе умершего, и был он обернут лентой из виссона, и на ленте из виссона было начертано имя: Аб-Кхенну-ф. Многие богачи мечтали покоиться в священном месте Абту. И многие при жизни мечтали о полном семидесятидневном обряде, стоящем целых двести тридцать шесть дебенов редкого, очень дорогого металла — серебра.

Голова и туловище умершего воссоединились. Ведь особый раздел молитвенных заклинаний назывался: «О том, как человеку избежать отсечения головы в загробном царстве».

Жрец опустил взор, сложил благоговейно ладони и проговорил торжественно, монотонно:

— Я, Огонь, сын Огня, который получил свою голову назад после того, как она была отрублена. Голова Осириса не была унесена от него, так да не будет и голова Осириса Аб-Кхенну-фа унесена от него. Я собрал себя по частям, я сделал себя здоровым и невредимым, я вернул себе молодость, я Осирис — властелин вечности. [30]

Ба-Кхенну-ф уже знал, почему брата называли Осирисом, он помнил погребение отца. Как скоро… Не думал он, что так скоро придется вновь услышать заклинания восхождения к свету. Умерший отождествляется с Осирисом, это тайна, жрецы скрывают ее, каждый умерший имеет шанс стать Осирисом, значит каждый живой — уже потенциальный Осирис. Что же тогда бог? Сетх убил его, Изида оплакала, Гор за него отомстил. А сам он воскрес и стал им.

Жрец посмотрел на Ба, опять опустил взор, точно так же сложил ладони и проговорил монотонно, торжественно:

— Так пусть же будет приготовлена для меня дорога, по которой я спокойно войду в прекрасную страну Аментет; и пусть она приведет меня к Озеру Гора; и пусть будет приготовлена для меня дорога, по которой я смогу войти и поклониться Осирису, властелину Жизни. [31]

— Ты исполнил долг перед братом, — сказала мать.

Она искренне радовалась за сына. Она понимала, что столь богатого и исчерпывающего превращения в мумию ни ей, ни Ба не достанется, такой безусловной гарантии сохранения сердца, прохождения Семи Врат, Десяти Пилонов и попадания в свиту бога.

Сетх убил, Изида оплакала, Гор отомстил. А сам Осирис воскрес и стал богом. Это надо будет обдумать. Вдали от жрецов и погребальных церемоний, по-своему.

Когда после долгого пребывания в темном храме они вышли к солнцу, глаза заболели от света. Мать повторила, опираясь на его руку, мечтательно и с гордостью:

— Ты исполнил долг перед братом!

— Ты должен его найти, если ты чати!

Рамзес атаковал взглядом, но в меру, чтобы чати не пал тут же бездыханным от разрыва сердца. Трупы у ног веселили в сражениях, но не дома.

— Прошло достаточно времени. Трижды достаточно. Пиай больше успел на южной границе, чем ты в центре страны.

Пиай был архитектором и долго, трудно высекал четыре огромные статуи Рамзеса из нависающей над рекой скалы.

— Я слежу, я слежу, о Великий Дом! Но во всей дельте не было ни одного погребения безголового тела.

— На свете есть не только дельта.

— О да, великий правитель Верхнего и Нижнего…

— Замолчи! — Рамзес повел бровью, и чати стало совсем плохо. — Ты должен его найти. Ты должен его найти быстро. Если ты чати. Если ты еще хочешь быть чати, жизнь-здоровье-сила!

Река Хапи успела снова разлиться, вынесла ил на поля и удобрила почву; звезда Сотис [32] спряталась и вернулась, а вор до сих пор так и не был пойман. Вор, наверное, дрожал от страха в каком-то из городов дельты, или скрывался в белых стенах старой столицы Хет-Ка-Птаха, или валялся в совсем уж гнусном и оттого забытом притоне. Чати раскинул сеть, чати лез из кожи, но сеть была пуста, и объявленная награда за голову преступника и награда поменьше хотя бы за имя, похоже, останутся в сокровищнице до конца времен.