Воин

— Выживание. — Тонкие губы улыбались, но глаза были серьезны. Он многозначительно глянул на потолок.

Конвей кивнул.

— Возможно, вы правы. Он может рухнуть прямо на нас.

— Я попробовал оценить положение со всех возможных точек зрения, в том числе и удобства обороны нашего лагеря. Между началом свода и входом в жилое помещение достаточно места. Конечно, придется все это отгородить. — Он махнул рукой, не оглядываясь на изуродованные капсулы. — Но думаю, что на самом деле, лучше убираться отсюда, и побыстрее. Я достаточно вынослив, но даже мне здесь не нравится.

— К тому же мы должны попытаться найти других людей.

Мгновенное удивление отразилось на лице Фолконера.

— Почему ты так уверен, что еще кто-нибудь выжил?

— Я пессимист.

Фолконер засмеялся.

— Слишком плохие, чтобы умереть, да? Может быть. Вот что я скажу. Если там кто и остался, то они будут крепкими ребятами. И скорее всего довольно агрессивными.

Проходя мимо, пастор Джонс услышал их разговор. Он замахал рукой с зажатой в ней чашкой кофе, отчаянно жестикулируя, пока ему не удалось наконец проглотить свой крекер.

— Извините, полковник, но я должен возразить. Если мы будем искать со страхом в сердце, то сами и вызовем эту агрессию.

— Я ни с кем не хочу сражаться, только призываю к осторожности. — Остальные члены группы подтянулись поближе, прислушиваясь, и Фолконер помрачнел. — Вы видели, что произошло, и с этим ничего не поделать.

Сью Анспач не согласилась:

— Выжившие должны были объединиться, чтобы делиться знаниями, воспитывать в молодом поколении цивилизованность. В этом мире наверняка больше не воевали.

Ее подруга Картер подтвердила:

— Любой, кто переживет то, что мы видели, навсегда покончит с войной и насилием. Мы, вероятно, обнаружим небольшое сельскохозяйственное общество мыслителей.

— Хотелось бы надеяться. Это будет первый раз, когда оно мне подойдет, — сказала Бернхард, смеясь. Она смутилась, когда остальные не поддержали ее шутку. Кароли взял ее за руку, и Бернхард поблагодарила его.

Фолконер сказал:

— Я тоже надеюсь, что вы правы. Но давайте-ка я вам кое-что расскажу. В начале 1940 британцы взорвали испытательную бомбу на островке неподалеку от побережья. Они хотели проверить, удастся ли таким образом распылять бациллы сибирской язвы, чтобы они уцелели и не потеряли свои смертельные свойства. Сибирская язва убивает и людей, и овец, если вы помните. Все сработало как надо. Через сорок лет в земле еще было полно заразы. Весь остров стал смертельной ловушкой.

Конвей наблюдал, что они начинают понимать. Он и сам представил себе оборванную, голодную кучку выживших, только что научившихся получать от земли то немногое, что она еще могла дать. И сразу же наткнувшихся на демонов в, казалось бы, обычной почве.

Фолконер продолжал:

— Подозреваю, что у меня еще более мрачное представление о том, что нас ожидает, чем у всех вас. Вспомните, я ведь должен был заботиться о безопасности. Я и мои люди должны были выйти из капсул, чтобы встретиться с врагом. — Сардоническая усмешка исказила его лицо, но быстро исчезла, уступив место обычному энергичному выражению. — Так или иначе, в этом есть еще кое-что. Для людей, общество которых разрушилось прямо на их глазах, города вначале должны были стать центром притяжения. Припасы, возможность найти других, убежище…

Леклерк прервал его:

— Радиация, отравляющие вещества, разваливающиеся строения, банды мародеров…

— И источник новых болезней, — добавил Конвей. — Любое место, пригодное для реконструкции общества, все больше и больше должно было ассоциироваться со смертью. Даже хуже, со смертью от болезней и радиации. От этих двух бед они никак не могли защититься. Для них это было Божьей карой.

— Тем не менее они могут и не быть враждебными. — Подавленное состояние окружающих явно показало Фолконеру, что он чересчур сгустил краски. Он попытался смягчить удар. — Я говорил, что они должны быть крепкими. Я имел в виду, что необходимо действовать очень осторожно, имея с ними дело. Думаю, они будут примитивными.

Тейт сказала:

— Послушайте, полковник. Если принять вашу версию, что они были отброшены назад к простому выживанию, то сейчас у них очень интересная структура общества. Что-нибудь из старых знаний наверняка останется. Я имею в виду, если выживет плотник, то он обязательно научит детей плотничать. И так далее.

— Это все равно как восстановить тело по паре костей, — поддержал ее Конвей. — Разные группы будут идти в разных направлениях, определенных привычками и навыками сильнейшего из выживших. — Он улыбнулся Картер. — Возможно, мы даже найдем твоих глубокомысленных фермеров.

Она натянуто улыбнулась.

— Твоя аналогия с костями очень неудачна. Ты знаешь, что в одном из наших лучших музеев скелет динозавра десятилетиями украшал не тот череп? — Она с улыбкой повернулась к Фолконеру. — Подумайте только — скелет представляет работающих в поте лица штатских, а венчает его сплошная кость военного правительства.

Фолконер искренне развеселился.

— Я замолвлю за тебя словечко, Дженет. — Конвею он сказал: — На складе много вещей, которые могут нам пригодиться. Тейт и Леклерк помогают мне составить опись. Вы не поможете? После еды?

Конвей согласился. Когда все трое ушли, Конвей заметил скрытое отвращение во взглядах. Все еще так или иначе переживали гибель Харриса. Многие старались отказаться от посещения склада.

Была еще одна интересная деталь в поведении группы, например в том, как они разделялись, когда шли утром по своим делам. Личные отношения крепли. Нэнси Йошимура и Мэг Маццоли нашли друг в друге то, что было нужно обеим. Маццоли нужна была забота, а Нэнси — кто-то, о ком нужно заботиться.

Кэт Бернхард и Айвэн Кароли были как дети, попавшие в переделку, из которой они всеми силами пытаются выбраться. Но Конвей решил, что внутри они намного крепче. Он знал, что может положиться на них в случае неприятностей.

Сью Анспач и Дженет Картер были интеллектуальными близнецами, даже если спорили. Они яростно отрицали, что могут позволить чувствам взять верх над разумом, и все же каждое их слово проходило через фильтр собственных эмоций. Они будут сопротивляться любой власти так же инстинктивно, как отдергивать руку от огня, но их интеллект был неоспорим. И незаменим.

Фолконер, Леклерк и Тейт превращались в команду, где все работают наравне, но Фолконер — первый среди равных. Решениям, принятым этими тремя, трудно противиться.

Только пастор Джонс и он, Мэтт Конвей, оставались сами по себе. Это давало Конвею больше влияния, чем он хотел, в основном потому, что Джонс никогда не принимал чью-либо сторону в споре. Он всегда указывал на моральную сторону дела, и это было правильно, но возможно, что тех, кто был снаружи, этика не интересовала. Конвей вспомнил о тигре. Он убивал и пожирал. Если люди там похожи на зверей, то от миротворческих способностей Джонса будет мало толку. Но проверить это можно будет только в том случае, если они встретят других людей. В группе уже было заметно, что к Джонсу прислушиваются меньше, чем к другим. И зря. Он был не похожим на прочих, но его чуткость была удивительной. А это могло оказаться ценнее, чем знания или ум.

Это были предположения. Но была и реальность. Споры внутри группы все больше противопоставляли троицу с военной ориентацией и интеллектуалок Картер и Анспач. Если он поддержит женщин, то они смогут противостоять тем троим, если же он примкнет к Фолконеру, — он улыбнулся, осознав, что повторил Тейт и Леклерка, признав того главным, — позиция Картер резко ослабнет, учитывая, что мнения остальных разделятся.

Мэтт отбросил мысли о политических маневрах. Он обдумывал, имеются ли у группы реальные шансы на выживание. Физическое состояние каждого в лучшем случае можно было назвать удовлетворительным. Припомнив свою попытку охраны входа, он понял, что боялся встретить человека, пока не встретил тигра. Конвея раздражали уверенность, что он точно так же убежал бы, встреть он не тигра, а раскрашенного дикаря.