Три стороны моря

Великолепно!

Ба не знал, что выбирает погибель целого народа, свою потерянную любовь, символ красоты для всех времен, навсегда. Он не сразу заметил, что улыбается. Остановить дурацкую улыбку было не в его силах.

— Послушай, Нетчеф… — сказал Ба, заставляя себя отвернуться от них. — А кто у тебя еще есть?

— Куда же лучше? — повторил старик. — Лучше не бывает.

Лучше действительно трудно было представить. Но Ба хотел… Он не мог объяснить. Тайну пирамиды, тот камень из сокровищницы… Она должна быть как сумасшествие сфинкса.

— Двадцать дебенов, Нетчеф, — сказал он, — двадцать дебенов. Лучше не бывает, я знаю. Но ты попробуй угадать, что мне нужно.

Старик кивнул.

Она была фантастической. Ее не могло быть, но она существовала.

В изгибе ее шеи задолго до ее рождения пряталась тоска, о которой Ба только что догадался. Вспышка глаз обещала блаженство, которого можно не выдержать. Ее усмешка заключала в себе все аментеты, сфинкс зарылся в песок от стыда, а демон-змей Апеп в ожидании ее пропустил толпу осужденных. Напрасно! Он ее не дождется, потому что Ба отдаст ей свой участок на полях Налу.

Точнее… Ну что же тут скажешь точнее? Она выглядела странно — повторить сочетание богине Хатхур будет непросто. В ней отразилось движение времени, пойманное за хвост и подаренное… Кому? Пока что ему, советнику Великого Дома.

— Она дочь самой красивой рабыни и самого красивого раба. Я свел их семнадцать лет назад. Потом я воспитал ее. Я ждал такого, как ты.

— Для чего, Нетчеф?

— Для того, чтобы хоть когда-нибудь, хоть под конец жизни увидеть своими глазами двести тридцать шесть дебенов серебра сразу.

Ба хмыкнул. Надолго воцарилось молчание.

— А те три красавицы, — разорвал тишину старик, — помогут мне его унести.

Ба проснулся с ощущением счастья.

Он лежал, уткнувшись носом в ее плечо; он прикоснулся губами, потом отстранился, посмотрел… Ему хотелось и не хотелось просыпаться; хотелось, потому что, возвращаясь в реальность, он возвращался к ней; и не хотелось, потому что во сне он тоже видел ее, во сне продолжался вчерашний лучший на свете вечер, переходящий в лучшую из всех пережитых ночей.

Ба словно очень долго бежал и уже привык, ноги сами справлялись с усталостью и трудной дорогой, без его ведома, — и вдруг остановился. И с разбегу врезался в это плечо. И в эту грудь. Прямо губами в сосок. В какой, правый или левый?

Сначала левый, затем правый. Он повторил движения.

Надо было все-все ей рассказать, все свои приключения, беды и радости, извилистую свою тропинку пересказать до поворотика. Надо ли?

Незачем.

Он ведь уже рассказал обо всем в храме Хатхур.

Надо было узнать ее имя. Вот что!

— Как тебя зовут?

— Так, как ты назовешь.

— У тебя нет имени?

— Мое имя принадлежит тебе.

Пока Ба видел перед собой ее губы, неуловимую улыбку, ему было трудно думать и осознавать смысл слов.

— Ты принадлежишь мне, — сказал он, вслушиваясь.

— Я принадлежу тебе, — повторила она.

Это звучало прекрасно.

А что, кроме радости?

Торговец вожделением Нетчеф теперь настоящий богач Кемт. Дорога к трону Осириса для старика открыта, серебро перекочует к жрецам да мастерам мумий. Рамзес лишь нахмурился и спросил: «Итак, ты обещаешь?» И Ба ответил: «Я чувствую успех, о Великий Дом!»

Зачем он так сказал? Он действительно был уверен в успехе в тот миг? Сейчас и не разберешь…

Неуловимая улыбка.

Он будет любить ее всегда, не останавливаясь; оказывается, он искал именно ее в пирамиде Хуфу. Нетчеф ждал такого, как он, дурачка, недоумка из знати, и считает себя в выигрыше, он продал Ба страсть, а сам получил вечное существование, отсутствие смерти. Но Ба всю жизнь искал именно ее (как же тебя зовут?) и некуда больше спешить, мчаться, глотать пыль, можно лежать, любуясь…

Неправда.

Она не может без имени. А имя так просто не выдумаешь.

И Ба-Кхенну-ф понял, что ему предстоят новая дорога и новая пыль. Туда, на север. Это он вчера пообещал Рамзесу. И посреди многих будущих смертей там прячется настоящее отсутствие смерти. Старик Нетчеф прогадал. И в поисках имени для нее…

Но ты же должен научиться отказываться!

Зачем?! А если я не хочу?!!!

— Кто-кто нужен? — переспросил Рамзес.

— Человек, знающий и нашу речь, и хеттско-эгейский диалект.

— Раб?

— Лучше раб.

— Хеттский… Эгейский…

— Велусса, — пояснил Ба.

Рамзес глянул на него с явным нескрываемым удовольствием.

— Трудно понять: ты больше мудр, хитер или жаден?

— Больше всего я предан тебе, повелитель. Еще мне нужен кто-то из народов моря.

— Откуда именно? Они встречаются в разных местах.

— Откуда-нибудь. Мы мало знаем о них, повелитель.

— Даже меньше. Они то ли бродяги. То ли нет.

— Этот, из народов моря, он должен понимать нашу речь. Как и первый.

— А зачем тебе двое? — поинтересовался Великий Дом. — Все варвары с севера, так или иначе, понимают эгейские слова.

— Мне нужно владеть их языком так, словно я один из них.

Рамзес помолчал.

— Это гораздо дальше, нежели Палестина, советник.

— Да, о Великий Дом, — ответил Ба. — Еще та девушка… Двести тридцать шесть дебенов серебра… Она будет изучать язык народов моря вместе со мной.

Рамзес задумался.

— Твой план мне пока непонятен.

— Я объясню, — сказал Ба. — Чуть позже.

Нашли колха.

Колх был избитый временем, вступивший в него, во время, лет шестьдесят назад, раньше Рамзеса. Он говорил по-хеттски, и на эгейском наречии народов моря, и на промежуточном диалекте, который использовали в Велуссе; иногда он заговаривался по-колхски, а на языке Кемт объяснялся получше некоторых сынов Черной Земли.

Получше, чем Мес-Су, например.

Ба-Кхенну-ф стал учиться у колха диалекту Велуссы. Пожилой раб готов был рассказать ему все о царе Приаме, о Хеттусе, о своей Колхиде, упорно молчал лишь о том, как он сам попал сначала на невольничий рынок, а затем на берега Хапи.

Царь Приам, по слухам, был невероятно богат и с каждым рассветом все богаче.

Хеттуса, без сомнений, была невероятно грозна и с каждым закатом все сильней и страшнее.

Колхида гордилась стадами дивных тонкорунных овец, а виноградниками такими, что самое дорогое вино из западного оазиса, коим потчевал колха щедрый Ба, раб пил с неодобрительной гримасой.

И Колхида, и Велусса зависели от хеттов. Колхи были их прямыми данниками, частью империи, хотя имели собственного царя. Велусса в империю не входила, но только потому, что хеттам так казалось удобней. Ради свободы Приам присылал больше всех даров. И ничего не просил.

Ба запоминал слова, проникал мыслью в чужой торговый город. Ба уже знал, что не обойтись без торговой миссии. Второй раз ему придется изображать из себя купца. Одни азиаты когда-то поверили. Что опасней? Нет, все же опасней было тогда, прежде.

Довольно скоро Ба пытался разговаривать с колхом по-хеттски, с легкой примесью эгейских выражений.

Время, то, в которое вляпались Великий Дом и северный раб-колх, это время шло. И безымянная девушка любила Ба, и Ба еще был молод, и он наслаждался ею.

За молчанием колха о собственной судьбе прятались новые знания. Ба не раз спрашивал его, даже приказывал, бесстыдно пользуясь своим правом. Раб мрачнел. Странно, рабы в Кемт, как правило, охотно разворачивали свое прошлое, был бы слушатель. Все они словно доказывали, что попали в рабство случайно, что судьба ошиблась…

Колх не скоро подался на уговоры. Для этого Ба пришлось пообещать взять его с собой в северное плавание.

— Ты же хочешь увидеть родину? — спросил как-то Ба.

И услышал:

— Нет.

Слово было твердым и жестким.

Раб не хотел домой!

— Ладно, я скажу тебе… Это будет проверкой. Все ли ты сумеешь понять…