Воин

Алтанар заговорил, и его голос дрожал от наслаждения. Сайла в страхе согнулась, инстинктивно пытаясь защитить своего будущего ребенка. Ее испуг развеселил Алтанара.

— Как это на тебя похоже! — глумливо произнес он. — Из-за твоего вмешательства погибнут десятки людей, которые иначе могли бы жить. И все же стоит тебе услышать своего короля, стоит очутиться лицом к лицу с правосудием, и первая мысль — забота о своем отродье.

Он что-то тихо сказал, и факел подняли выше, осветив камеру. Алтанар продолжал:

— Я не собираюсь причинять тебе вред. Я ведь дал настоятельнице слово, что прослежу, чтобы тебя никто не пытал здесь.

Он остановился, и Сайла почувствовала, что король ждет от нее слез раскаяния. Однако она понимала, что это будет ошибкой, это станет позором для Церкви и унижением для нее.

Но как безумно ей этого хотелось!

В трансе она была сильна. Но с трескающейся коркой грязи на коже, с нарывами от укусов насекомых трудно думать о гордости. Дыхание ее перехватывало от собственной вони.

Возможно, все, чего он хотел, — это увидеть, как она умоляет. Об этом Сайла никогда не задумывалась. Возможно, если она унизится, покорится, то в конце концов обманет его. Но она понимала, что наказания все равно не избежать.

Сайла представила, как она стоит на коленях, обняв его ноги. Да, она сделает это. Все что угодно. Скажет ему, что он справедливо наказал ее. Поблагодарит за то, что указал ей на ошибки. Заставит поверить. Скажет, что он должен наказать ее еще больше.

Только не это. Не камера. Он даже не представляет себе, что это такое. Никто не может этого представить. Даже Алтанар не будет так жестоко наказывать, если поймет, что это такое. Она расскажет ему о пище. Нет, не о пище; он и так должен знать о ней. О грязи и о том, что прикасалось к ней в темноте. Для нее это грех — быть нечистой. Он должен знать об этом.

— Ванну, — слово вылетело наружу, но даже она сама с трудом смогла его понять. Сайла повторила, и на этот раз вышло немного лучше.

Сколько времени прошло с тех пор, как она последний раз разговаривала? Месяц? Больше? Какая разница. В камерах не было ни дней, ни ночей, ни времен года; время в них текло как в могиле.

Его лицо расплылось в улыбке. В голосе был смех:

— Я с трудом понимаю тебя. Странно. Раньше ты была более красноречива!.. Впрочем, не важно. Боюсь, о ванне не может быть и речи. По крайней мере до тех пор, пока Церковь не решит освободить тебя.

— Когда? Пожалуйста, когда?

Алтанар снова сделал длинную паузу. Как он может так поступать? Ведь он видит, сколько в ней накопилось страдания, как он может получать удовольствие от того, что заставляет ее ждать?

— Торговцы рассказывают, что на юге плохая погода, — сказал король. — Паводки смыли мосты и паромы. Посланцы из аббатства Ирисов не смогут вернуться до конца лета. Возможно, даже до начала осени.

Она должна просить. Да, умолять.

Но когда Сайла попыталась заговорить, ее язык одеревенел, глотка стала шершавой и жесткой, словно старая кожа. Произносимые звуки не имели ничего общего со словами.

Алтанар снова засмеялся:

— И не благодари меня.

Его смех звучал издевательством. Дверь захлопнулась. Сайла закричала, бросаясь на нее. Хриплые гортанные звуки, которые она производила, не были словами, но они умоляли. Стуча кулаками в дверь, она кричала, стараясь, чтобы он услышал, понял, проявил милосердие. Внезапно женщина поняла, что он снова заговорил. Она прикусила кулак, чтобы замолчать и понять его слова.

— Сюда направляется твой старый друг Ликат со своими Собаками. Мы вместе выступим против Харбундая. Ты не увидишь, как умрет твой муж. А вот Мондэрка я хочу оставить в живых. Покажу ему, как его жена понесет от меня. Все должны узнать, что бывает с теми, кто идет против королевской власти.

Шаги не были слышны, так что Сайла могла знать об их уходе лишь по угасающему отблеску факела на полу камеры. Она упала на четвереньки, и ставшие такими чувствительными пальцы пробежали по стыку дерева и камня. Секунду она смотрела в черную пустоту — туда, где только что находилось светлое пятно. Точно так же катятся волны, унося в море солнечный свет. Иногда под ветром колосья в полях сгибаются так же — от блестящего к тусклому.

Она бросилась на стену, вцепившись зубами в кулак, но тут же вспомнила об опасности, которую представляют местные земляные твари. Все те усилия, которые Сайла прикладывала, чтобы не расчесывать укусы, пропадут впустую, если она сейчас сама прокусит руку до крови. Но ее скрученные, словно пружина, эмоции требовали какого-то выхода. Можно бросить все силы на упражнения, которыми она поддерживала форму в заточении. Но от усилия она сразу вспотеет. Воздух в камере станет еще отвратительнее. Ее мысли истерично забегали — ну и что с того? Она сдержала смех и начала бег на месте, считая шаги, которые сливались в мили.

Вот она скользит по замку, вот минует городские ворота. С севера появится Клас. Они встретятся где-то на полпути. Ее босые ноги касаются нагретой солнцем земли. Она бежит к нему…

Алтанар стоял у начала лестницы, ведущей наверх, прочь из подземелья. Около самого носа он держал маленький полотняный мешочек. Время от времени он взмахивал им, обращаясь к блюстителю истины:

— Этот гнилой воздух пересилил даже мой пакетик с благовониями. Теперь он пахнет точно так же, как и все вокруг. Как только ваши люди справляются с этим?

Блюститель остался невозмутим.

— Это наш долг.

— Да. — Алтанар кивнул, удовлетворенный ответом, и энергично потер руки. — Кстати, что слышно о том охраннике, который связался с этими Танцующими-под-Луной?

Занервничав, блюститель позволил озабоченности проступить в своем голосе. Да, один из его людей посещает их церемонии. Его жена носит диск, однако сам он этого не делает.

Алтанар подумал, что стоило бы наказать блюстителя. Конечно, он доложил о преступнике, но должен отвечать за проступки своих подчиненных. Пожалуй, надо, чтобы он слегка пострадал. Алтанар вздохнул: еще так много предстоит сделать!..

— Я хочу повысить его. — Бровь блюстителя дернулась от удивления, но король продолжал. — Я хочу назначить его главным в отделении, где содержат Жрицу. И уменьшите наполовину ее рацион. — Удивление превратилось в смущенное понимание. Алтанар был к этому готов. Никто ничего не может понять, пока не разъяснишь все до мелочей. — Она умрет. Никаких повреждений, ни малейшего синяка. Никакого яда — эти Церковные ведьмы слишком хорошо во всем разбираются. Если она угаснет от горя и раскаяния, они ничего не смогут сказать. А если вдруг окажется, что Церковь не отлучит ее, ты заявишь, что это Танцующий-под-Луной заморил ее голодом, потому что он, как и все остальные, ненавидит Церковь. Все понятно?

— Да, мой король.

— Надеюсь. Сколько времени это займет?

Блюститель принялся изучать пятно на дальней стене.

Потом почесал нос.

— Месяц. Может быть, пять недель.

— Месяц? — В голосе Алтанара было отвращение. — Смешно. Как только Харбундай падет и я подчиню себе Собак, я избавлюсь от Церкви. Еще не знаю как, но я сделаю это. Мне надоело их постоянное вмешательство. Месяц! И ни одним днем больше!

* * *

Единственным утешением Гэна было наблюдать за Внутренним Морем. Лишь тогда он мог на пару минут отвлечься от мыслей о Ниле и о том ледяном колодце, который прежде был его сердцем. Даже сейчас, через месяц после того, как Волки захватили замок Малтен, юноша проводил все свободное время, глядя на воды, чье непрерывное движение захватывало разум. Таинственность переливающихся цветов привлекала его. Порою свет падал так, что далекие горы Китового Берега казались совсем близкими и Гэн даже чувствовал запах снега, доносящийся с запада. Иногда небо бывало скрыто тяжелыми тучами с Великого Океана. И тогда он стоял и смотрел, как свинцово-серая масса неотвратимо закрывала всю гряду, а потом окутывала и само море.