Наследие (ЛП)

Когда корабли начали вибрировать от энергии плазменных катушек, и между ними и доками прошла перекличка по воксу, они разошлись по своим постам. Халпандер встал на платиновый пьедестал, окруженный голоэкраном из зеленого хрусталя, на котором с быстротой бабочек порхали и вспыхивали фискальные и логистические алгоритмы. По традиции распорядитель логистики начинал каждое путешествие в окружении символов своего положения. Занти опустила свое тощее тело в глубокую, мягкую изнутри нишу связи, и порты на ее черепе заговорили с логистерами корабля и начали рассылать передачи, мелькающие в ее голове, как холодные белые молнии. Д'Лесте, у которого не осталось дел на жилых палубах «Обещания Каллиака», вернулся в свою каюту и начал планировать письмо магосу Диобанну. Он знал, что клика Механикус встанет на сторону флотилии, но магос был бы оскорблен, если бы все просто приняли это как должное. Нужно было следовать определенным формальностям.

Гайт остался на «Обещании» – единственный из заговорщиков, у которого не было своего места, закрепленного традицией или должностью. Однако была одна вещь, которую, по его мнению, подобало сейчас сделать. И тогда он спустился из комнаты переговоров по рампе, время от времени слегка отклоняясь от прямой или бессознательно меняя походку, так как гравитация корабля не до конца компенсировала его маневры. В то время как флотилия удалялась от Шексии к тому месту, где они должны были войти в варп, Гайт шел по длинному променаду, который шел вдоль хребта корабля, соединяя основания всех его шпилей туннелем из прозрачного, как хрусталь, бронестекла, укрепленного рядами резных рокритовых арок, подобных ребрам.

В средоточии высочайшего шпиля он сел на табурет из серо‑розового мрамора, и гудящие аугметические дроны проанализировали его запах, генетический отпечаток, походку, ритм дыхания, волны, излучаемые мозгом. Удовлетворившись, они полетели перед ним по залу из холодной, ничем не украшенной стали, и выплюнули взятые ими образцы крови и дыхания в глаза и рот причудливой горгульи, встроенной в дальнюю стену зала. Испытание было пройдено, ужасные устройства в стенах не стали лишать Гайта жизни. Раздалось шипение – детали, доведенные до невообразимо малых погрешностей, скользнули друг поверх друга, и одна из стальных стен исчезла.

Гайт прошел вперед и встал на маленький квадрат черной стали, вделанный в пол, отполированный до зеркальной гладкости. Уверенным голосом он начал цитировать все клятвы верности, которые он принес роду Фракс, начавшиеся с десятого дня рождения и добавлявшиеся каждое десятилетие из той дюжины, что уже миновала с тех пор. Проговаривая ритуальные строки, он задавал себе вопрос, не слышны ли в его голосе сомнения, способны ли слушающие его машины понять, что планы заговорщиков растопчут все эти клятвы. Но если в его голосе что‑то и слышалось, то машины либо не уловили это, либо не поняли. Автоматы в дальнем конце комнаты, созданные по образу великих личностей Первого крестового похода, чьи имена теперь никто не помнил, одновременно поклонились и произнесли его имя безжизненными голосами. Раздался треск энергии, пустотный щит опустился, и последняя стена разошлась в стороны, словно занавесь. После столь многочисленных испытаний и преград открывшееся пространство выглядело до смешного простым: маленький металлический уголок со столиком, накрытым слоем отполированного стекла.

Гайт слышал истории и слухи и знал, что они глупы. Ни мрачных рун проклятья, ни страниц из человеческой кожи или дурацких заклинаний для умиротворения духов мертвых. Лишь небольшая и простая обложка из ткани и кремовая бумага, каждая страница которой была исписана твердой опытной рукой профессионального писца. Разве могли какие‑то украшения, которые способен вообразить себе человек, хотя бы на сотую долю воздать должное тому, что находилось внутри?

Книга хранилась в инертном газе, чья формула оберегала материал от разложения, для того же служило и стазисное поле, которое наполняло комнату, когда в ней не было посетителей. В дни активного применения этот документ обзавелся потертостями и заломами, но больше он не получит никаких повреждений. Между страницами была заложена тонкая проволока, и теоретически машина могла открыть любое место, какое только захотелось бы прочесть, но Гайт не помнил, использовалась ли когда‑либо эта функция. У флотилии имелось множество перепечаток и копий, которые использовались день ото дня, и распорядители знали весь документ до последней буквы. Была лишь одна вещь, ради которой стоило приходить в эту комнату. Гайт наклонился и посмотрел на последнюю страницу книги, чистый лист плотной бумаги, на котором не было ничего, кроме трех отметин.

Наверху страницы, старинным шрифтом с едва узнаваемыми буквами, была выведена подпись Белеузы Фракс. А под ней...

…под ней – единственная буква, вписанная точно по центру страницы пятью красивыми, изящными взмахами пера, рассеченная, будто крест, буква «I».

А еще ниже – маленькая метка, пятнышко, точка на странице. Глядя на нее, Гайт, как всегда и случалось, почувствовал, словно воздух трясется вокруг него, становясь все плотнее и гуще, будто перед грозой.

Он оставался там почти час, склонившись над вместилищем хартии Фраксов и пристально созерцая страницу и двойную метку подписи на ней: букву I, означающую «Император», и единственную, впитавшуюся в бумагу каплю крови.

Глава четвёртая

Поместье Фракс, шлюз Астерин, Гунарво

Варрон Фракс, похоже, не хотел говорить о делах, но Домаса Дорел обнаружила, что это раздражает ее меньше ожидаемого.

Этим утром она встала пораньше и потратила на физические и ментальные упражнения на час больше, чем обычно. И на случай, если ничто другое не поможет, она спрятала в складках мантии маленькую фляжку сладко пахнущего ликера, глоток которого помог бы ей расслабиться, если понадобится. Но ей повезло: визит во владения Варрона предоставил ей именно такой отдых, в котором она нуждалась после девятнадцати тоскливых месяцев, проведенных в качестве младшего навигатора в паломническом флоте Адептус Министорум. Там ее окружали набожные мутантоненавистники, которые отказывались идти с ней на какой‑либо контакт, когда могли, а когда не могли, то просто пялились на выпирающий участок ее лба и делали знак аквилы. Варрон же как будто почти не обращал внимания на ее гены, а в его доме было куда больше развлечений, чем в тесной камере на борту «Песни праведности».

Гигантский огороженный сад размером в половину самого поместья, где они сейчас прогуливались, был наглядным тому свидетельством, даже несмотря на то, что некоторые из его обитателей могли нервировать космического путешественника, непривычного к дикой природе.

– А теперь это, – сказал Варрон, – как раз такая вещь, для которой хартия придется весьма кстати. Взгляните‑ка сюда.

– Я вижу очень интересную полоску вскопанной земли между двумя большими, довольно скучными деревьями, – ответила Домаса. Она чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы шутить; в Варроне было что‑то такое, от чего люди рядом с ним расслаблялись. Он весело засмеялся и отбросил с глаз прядь волос.

– Да, это только земля, Домаса. Но вот в чем дело. Изумрудные ходолистники – это те два дерева по сторонам – очень социальные растения. Они пытаются сотрудничать, когда чувствуют, что рядом растет еще один такой же. В результате переваривания добычи – помните пикты из их родной системы, которые я показывал? – у них образуются отходы, и они откачивают их наружу через корни. Осторожно! – это Черрик, один из сопровождающих Домасы, подошел поближе, чтобы взглянуть на ходолистник. – Видите, листья дрожат? Так высокоорганизованные млекопитающие Ставрона понимают, что надо отступить. Вы видели на пиктах, как они бросаются.

Домаса игриво погрозила Черрику пальцем, отчего тот покраснел под визором и сжал кулаки. Варрон сделал жест в сторону пустой земли.

– Вот, они заметили пустой участок и выкачивают туда истощенные гематические жидкости, которые не могут использовать, и угадайте, что использует тигранский иглофрукт?