Олимп

– Терпеть не могу, когда ко мне прикасаются, – вполголоса произнес маг. – Не вынуждай старика применять вот эту палку. – И он легонько приподнял тяжелый посох.

Харман встал на одно колено.

– Отправь меня обратно. Прошу тебя. Я не могу бросить Аду в такое время.

– Но ты уже избрал сей путь, разве нет? Никто ведь не заставлял тебя отвозить Никого в соньере на Мачу-Пикчу. Впрочем, никто и не мешал…

– Чего ты хочешь, Просперо?

Мужчина поднялся на ноги, еще немного похлопал ресницами, безуспешно пытаясь сморгнуть красно-оранжевые круги, и сел на ближайший деревянный стул.

– Как ты пережил разрушение астероида? Я полагал, твоя голограмма заодно с Калибаном никак не могла покинуть орбитальный остров.

– Так оно и было, – ответил маг, расхаживая взад и вперед. – Частично. Вы сами вернули меня на Землю.

– Мы… – Харман запнулся. – Соньер, да? Ты как-то ухитрился загрузить голограмму в память машины?

– Верно.

Будущий отец покачал головой.

– Мог бы вызвать соньер обратно в любое время.

– Ошибаешься, – проговорил старик. – Машина Сейви работает исключительно для людей, а я… не вполне вписываюсь в данную категорию.

– Как же тогда улизнул Калибан? – Харман задумчиво наморщил лоб. – Я точно уверен, что этой твари с нами не было.

Старец пожал плечами.

– Похождения Калибана – его личное дело. Негодяй мне больше не служит.

– Он снова пошел в услужение к Сетебосу.

– Знаю.

– Да, но Калибан как-то выжил и возвратился на Землю после стольких веков.

– Знаю.

Муж Ады провел по лицу рукой. Его терзали усталость и жажда.

– В деревянном контейнере под мезонином находится что-то вроде холодильника, – обронил маг. – Там есть еда и… бутылки с родниковой водой.

Харман резко выпрямился.

– Ты разве читаешь мои мысли?

– Нет, выражение глаз. Что может быть наивнее человеческого лица? Иди выпей. А я присяду здесь, у окна, и подожду, когда ты вернешься освеженным и готовым к беседе.

Ноги и руки почти не слушались. Мужчина дошагал до вместительного деревянного холодильника, потянул за бронзовую ручку и на минуту застыл, глядя на ледяные бутылки и завернутые во что-то прозрачное продукты. Затем надолго припал к воде.

Просперо восседал за столом на фоне солнечного окна. Харман прошел на середину красно-коричневого ковра.

– Зачем Ариэль меня сюда притащил?

– Если быть абсолютно точным, дух биосферы по моей воле перенес тебя в джунгли, в область Кхаджурахо, поскольку пользоваться факсом на расстоянии менее двадцати километров от Эйфелевой дороги запрещено.

– Эйфелева дорога? – повторил девяностодевятилетний, продолжая потягивать ледяную воду. – Так ты называешь эту башню?

– Нет-нет, мой любезный Харман. Так я называю всю систему, – правильнее сказать, так ее нарек создатель Хан Хо Теп тысячи лет назад. У этой башни… постой-ка, дай припомнить… четырнадцать тысяч восемьсот сестер-близнецов.

– Куда столько?

– Так уж было угодно Хану, – ответил маг. – И ровно столько потребовалось, чтобы соединить восточное китайское побережье с испанским, там, где в него упирается Атлантическая Брешь. Учитывая не только главные магистрали, но и всяческие ответвления.

Муж Ады совершенно не представлял себе, о чем речь.

– Погоди-ка, Эйфелева дорога – что-то вроде транспортной системы?

– Это твой шанс прокатиться с ветерком для разнообразия, – отозвался старец. – Я бы даже сказал, наш с тобою шанс, ибо малую часть пути мы проделаем вместе.

– Никуда я с тобой не поеду, пока…

Харман осекся, выронил бутылку и вцепился обеими руками в стол.

Двухэтажная вершина сооружения целиком накренилась. Послышался лязг, душераздирающий визг металла о металл, конструкция вздрогнула, покачнулась еще сильнее и сдвинулась с места.

– Башня падает! – заорал пленник.

Зеленая линия горизонта за многочисленными оконными стеклами в кованых рамах дернулась, задрожала и тоже дала заметный крен.

– Ничего подобного, – спокойно возразил Просперо.

Но блок из двух этажей, громыхая и скрежеща, определенно скользил куда-то вправо, как если бы гигантские железные руки толкали его в пустоту.

Харман метнулся было к лестнице – и рухнул на четвереньки. Верхняя часть отделилась от башни, пролетела вниз по крайней мере пятнадцать футов и после сильного толчка поплыла по воздуху на запад.

Мужчина с бешено бьющимся сердцем даже не пытался встать с колен. Огромный жилой модуль опасно раскачивался туда-сюда, пока наконец не обрел равновесие. Пронзительный скрип над крышей сменился оглушительным гудением. Только тогда возлюбленный Ады поднялся на ноги, неуверенной походкой добрел до стола и выглянул из окна.

Башня осталась по левую руку и стремительно уменьшалась. На месте двухэтажных апартаментов зиял открытый лоскут небосвода. Увидев над головой все те же тросы, мужчина понял, что же так жутко гудит у него над головой: какой-нибудь маховик, упрятанный в металлический корпус. Эйфелева дорога оказалась неким подобием канатного пути, а большой железный дом – кабиной для путешествий, которая быстро скользила на запад.

Харман повернулся к Просперо, сделал пару шагов – и замер на почтительном расстоянии, подальше от увесистого посоха.

– Ты должен отпустить меня к Аде. – Мужчина хотел придать своим словам нужную твердость, но с отвращением услышал в собственном голосе плаксивые нотки. – Ардис-холл осаждают войниксы. Я не могу бросить ее в такой опасности одну. Пожалуйста. Владыка Просперо, прошу тебя.

– Вмешаться ты надумал слишком поздно, – хрипло промолвил старец. – Что сделано, того не изменить. Но полно, забудем наши горькие мытарства, отягощать не будем нашу память несчастьями, которые прошли. Ведь впереди ждет новая дорога – к преображению морскому, Харман, друг Никого, и одному из нас придется стать мудрее, глубже, старше, и пусть враги – верней, исчадье мрака и Сикораксы, вскормленное мной, – да-да, пусть пьют одну морскую воду, а заедают шелухою гнева и жухлыми корнями неудач.

43

На Олимпе и в окрестностях назревала гроза. Пыльная буря окутала планету багровым саваном, воющие вихри завивались воронками у силового щита эгиды, которую исчезнувший Зевс так и оставил вокруг жилища бессмертных. Статические частицы создавали электромагнитное поле такой мощи, что у вершины вулкана круглыми сутками полыхали молнии под рев ветра и беспрестанные инфразвуковые раскаты грома. Солнечный свет над пиком растекся по небу тусклым багровым пятном.

Ахиллес, на чьем плече по-прежнему лежало тело мертвой, но возлюбленной царицы амазонок Пентесилеи, квант-телепортировался в дом побежденного им Гефеста, бога огня, главного художника в божественном сонме, супруга Аглаи, иначе известной под именем Хариты – самой пленительной среди Граций, «воплощенной прелести искусства»; кое-кто поговаривал, будто мастер сотворил ее собственными руками.

Говоря точнее, Гефест перенес Пелида не прямо к себе в чертоги, а к парадному входу. Белый камень, белые колонны, белый портик – на первый взгляд ничего особенного, все как у прочих бессмертных. Однако на самом деле хромоногий кузнец устроил себе жилище и просторную мастерскую не где-нибудь, а прорубил его в южной круче Олимпа, вдали от озера кальдеры и тесного скопления храмов-домов. Иными словами, он обитал в пещере.

Хромоногий провел Ахилла внутрь и затворил многочисленные железные двери.

Вырезанная из твердого черного камня сумеречная комната простиралась на сотни ярдов. Повсюду на рабочих столах располагались увеличительные стекла, инструменты, загадочные приспособления и машины в различной степени сборки или же расчленения. В глубине пещеры громко ревел камин; в котле оранжевой лавой пузырилась расплавленная сталь. Ближе ко входу, где бог отделил для себя жилое пространство в бесконечной мастерской, на что указывали удобные ложа, стулья, низкие столики, постель и жаровни, сидели, стояли и расхаживали золотые женщины – печально известные прислужницы Гефеста, клепанные красотки с человеческими очами, металлическими персями и мягкими вагинами из искусственной плоти, а также – если верить молве – с душами, похищенными у живых людей.