Игра в голос по-курайски

Павел вдруг ни с того, ни с сего вспомнил, что означает фамилия Лоскутов. Он как-то заглянул в словарь Даля, и выяснил, что его фамилия происходит от старинного названия профессии палача. Лоскут — палач-кнутобоец. От слова лоскать бичом. Н-да, есть тут какой-то мистический смысл… Он передернул плечами, от внезапно продравшего спину холодка.

Он свернул на старую, заросшую колею и поехал к дальним перелескам, в которых еще ни разу не бывал. Хохотнул весело: надо же, какой веселый год выдался! Сначала чуть не убили, потом из литобъединения выгнали, и вдобавок ко всему — с работы по тридцать третьей статье!.. Выгонял его из литобъединения лично ответственный секретарь Союза писателей. Явился на следующее же после драки собрание, встал в картинную позу перед собравшейся «надежей» российской словесности, и принялся вещать:

— В три часа ночи, врываются ко мне два милицейских лейтенанта, и сообщают потрясающую новость, будто в помещении Союза писателей какой-то хулиган избивает самого руководителя писательской организации, то есть меня! Каково, а? Я считаю, что в нашем творческом коллективе не место всяким хулиганам и дебоширам! Я о вас говорю, Павел Лоскутов. Будьте любезны, встаньте и покиньте собрание, и больше сюда не ходите. Есть мнение, что для литературы это будет не слишком большой потерей…

Был он импозантен, невыносимо величественен, со своим почти двухметровым ростом и пышной рыжей бородой.

Павел все же попытался оправдаться, встал и заговорил, спокойным и рассудительным голосом:

— Я не хулиган и дебошир. Все, здесь присутствующие, могут подтвердить, что Кобылин прибежал сюда, накинулся на меня первым и принялся избивать…

— Это совершенно не важно, из-за чего вы с Кобылиным подрались. Ему тоже здесь не место, и тоже это будет небольшой потерей для нашей литературы. Все, дискуссия окончена. Вас никто из литературы не выгоняет. Пожалуйста, сидите дома и пишите… Но только больше не появляйтесь здесь.

Он подождал, пока Павел отыщет на вешалке свою куртку, оденется и уйдет. Так что Павел теперь был не только бывшим слесарем, но и бывшим литератором. Хоть он и дописал свой первый детективный роман. Обсуждали его в узком кругу ветеранов еще того, разогнанного литобъединения. После того, как Павла выгнали из литобъединения, и остальным ветеранам стало скучно в обществе мальчиков и девочек, поэтому и стали все чаще и чаще встречаться на квартире у Славы. Григорий почему-то назвал это объединение — Содружество сибирских писателей Белый караван. Так и прилипло ведь…

Мало-помалу забылись прежние ссоры, происшедшие в короткий период погони за большими деньгами. Все снова помаленьку притерлись друг к другу. Все ж таки городок небольшой, творческих людей немного, а общаться с себе подобными хочется. Собирались, как и прежде раз в две недели, поэты читали свежие стихи, прозаики новые рассказы, миниатюры. Частенько пили водку.

Как-то Григорий, косясь на Павла, сказал:

— Господа, а не кажется ли вам, что в нашей теплой компании чего-то не хватает?

— И чего же тут не хватает? — язвительно спросил Сашка.

— Люсеньки Коростелевой!

Игнат Баринов демонстративно перекрестился и заявил:

— Предлагаю больше не поминать ее к ночи. В конце концов, это Пашкина проблема. Если он ее решить не может, пусть тащит, сей крест… По-моему, грех над ним смеяться. Ему и так досталось больше всех.

Павел промолчал. Про себя подумал, пусть боятся, что в одно прекрасное время она явится и сюда… Но сам-то он знал, что уже не явится. Как-то осенью, недели через три после драки с Кобылиным, он с бутылкой водки поднялся на седьмой этаж, позвонил в знакомую дверь. Люська открыла, и была она какая-то особенно тихая, заторможенная, вялая… Короче говоря, будто пару банок своего любимого амитриптилина сглотала. Готовясь к самому худшему, Павел прошагал в комнату походкой тигра, случайно попавшего на чужую территорию. Но там ничего особенного не оказалось, кроме Геры Светлякова, полулежащего на диване.

Поставив бутылку на стол, Павел кивнул Люське:

— Тащи закусон…

Она топталась на месте, вся потерянная и неприкаянная. Павел вдруг понял, что он ей давно не нужен, ведь на него перестали действовать все ее психопатические трюки, призванные вызывать безысходные отчаяние и тоску.

Она тихо сказала:

— А я замуж вышла…

Павел весело вскричал:

— Это ж надо! Я отсутствовал всего три дня, а ты успела замуж выйти!.. А за кого, если не секрет?

— За Геру…

— Великолепно! Тащи закуску, будем свадьбу играть.

Она изумленно таращилась на него, ничего не понимая. Видимо ожидала, что сейчас произойдет веселая драчка, встряхнет ей слегка закостеневшие нервы, взбодрит успокоившуюся кровь. Ан, не тут-то было…

Повернувшись как сомнамбула, она пошла на кухню. Пока Павел уже довольно умело откупоривал бутылку, она вернулась с куском колбасы, хлебом и стаканами.

Павел разлил водку, поднял стакан, заорал весело:

— За молодых!

Выпил водку, подождал, пока Гера проглотит свою долю, морщась и передергиваясь, сказал вкрадчиво:

— Гера, ты надолго-то не отлучайся. Ну, максимум, до магазина разве что… А то вот так придешь, а на твоем месте мужик сидит, а Люсенька этак тихонько скажет: Гера, я тебя разлюбила и ушла вот к нему…

Гера аж взвился, забыв закусить:

— Что, по морде хочешь?!.

— А давай… А начинай… Может, лучше в подъезд пойдем?.. Ты что же, сосунок, считаешь, что Кобылин сам три раза с крыльца грохнулся? Тут четырнадцать пролетов, и ты все их можешь пересчитать, а свидетели будут в один голос утверждать, что это ты меня самым жестоким образом избивал. Я это умею… Ну, пошли?..

Гера сел на свое место, принялся мрачно закусывать. Было разгоревшиеся глазенки Люськи, снова погасли. Павел разлил по второй.

Поднял стакан, проговорил нежнейшим голосом:

— Сове-ет вам да лю-юбо-овь… — и опрокинул стакан в рот.

Ему действительно было легко и хорошо, как никогда раньше. Впрочем, далеко в подсознании свербила мыслишка, что как только Люське надоест роль добродетельной жены, она тут же явится.

По слухам, с тех пор Люська редко стала появляться на собраниях литобъединения, а Гера вообще перестал ходить.

Новое содружество литераторов с восторгом приняло предложение Павла обсудить его детективный роман. Павел раздал три экземпляра. Читали долго, вдумчиво, а на обсуждении только раздражали Павла совершенно глупейшими соображениями.

Первым высказался Григорий. Еле сдерживая злость, он заговорил:

— Чем?! Чем главный герой лучше бандитов?! Из-за паршивых денег хладнокровно убил человека… — Григорий весь кипел, с ним такое частенько случалось, когда он натыкался на нечто, что ему активно не нравилось.

Павел проговорил спокойно:

— Ты, наверное, невнимательно прочел роман? Там ясно сказано, что главный герой защищал свою жизнь, и жизнь своих близких, а вовсе не из-за паршивых денег кого-то убил. Это его, как раз, пытались убить из-за паршивых денег, которых он, кстати, даже не брал и не видел.

Видно было, что Григорий остался при своем мнении, но больше не проронил ни слова.

Потом высказался Сашка Бородин:

— Автор упорно навязывает читателю мысль, что главный герой положительный персонаж. Да где ж он положительный?! Он ничем не отличим от бандитов, в чем-то даже хуже их. Делает подлости своим товарищам, способен ударить из-за угла…

Павел не выдержал, перебил его:

— Да не навязываю я никому никаких навязчивых мыслей! Главный герой у меня вовсе не положительный, а такой, какой есть. Я что, должен был его сделать жутко благородным, как Дубровский или Робин Гуд? Он дерется за свою жизнь с целой бандой, а вы требуете от него какого-то идиотского благородства…

Тут заговорил бывший руководитель литобъединения, изредка захаживавший по старой памяти на собрание нового содружества, Михаил Михайлович, но все звали его просто Михалыч.

Говорил он всегда веско и основательно: