Парадокс великого Пта (сборник)

Присутствие Диомидова ее не удивило. Посылка с грибами и записочка Мухортова тронули. Известие о смерти Беклемишева впечатления не произвело. Мама заработала выговор за то, что подвергла гостя томлению. Разговор за столом шел вокруг более современных дел. И как Диомидов ни старался вернуть его в прежнее русло, Зинаида Ивановна тут же ставила плотины. Полковник злился и уже подумывал о том, что не пора ли ему раскрыть свое инкогнито и попросту задать несколько вопросов? Теперь, после того, что он узнал, маскарад был вроде и ни к чему. Сдерживало его только то, что мать и дочь могут неожиданно замкнуться.

«Нет, — решил он. — Это я еще успею».

И ввернул словцо про «кандидата наук», который, наверное, сейчас очень расстроен смертью Беклемишева.

— Полно вам, — заметила Зинаида Ивановна, похрустывая печеньем. — Он торопится диссертацию кончать. Знаем мы этих кандидатов. Огорчен! Огорчался кот, слизав сливки. Мало показалось.

— Фи, как грубо, Зиночка! — сказала мама. — Нельзя так говорить о людях. Что подумает молодой человек?

Зиночка хмыкнула и бросила лукавый взгляд на Диомидова. А мама сердито поджала губы и после некоторого молчания стала развивать свои взгляды на воспитание. В качестве примера она привела какую-то княгиню, которая даже в трудные годы военного коммунизма умела сохранять человеческое достоинство.

— У нее не было приличной обуви, — сказала Нина Михайловна наставительно. — Она сшила себе чуни из портьер. Но все равно было видно, что это княгиня. «Ах, шерочка, — говорила она мне, — цветок, даже увянув, останется цветком».

— Сеном, — сказала Зинаида Ивановна.

— Что? — не поняла мама.

— Сеном, говорю, цветочек станет. Или, — хмыкнула Зинаида Ивановна, — силосом. — Мама не удостоила ее ответом и обратилась к Диомидову.

— Вот и Серж, — сказала она. — Я всегда считала Сержа необыкновенным человеком. Когда я увидела его отрешенные глаза, я поняла, что с ним случилось что-то страшное. «Не имеет значения», — сказал он. Любовь для него уже не имела значения. Это же ужасно, когда любовь уходит.

Зинаида Ивановна раскрыла было рот, чтобы прокомментировать слова матери, но та отмахнулась от нее.

— Не мешай, — сердито попросила она. И пожаловалась. — Цинизм молодых людей бросает меня в дрожь. Они спокойно рассуждают о вещах, которых надо стыдиться. И при этом употребляют такие слова… Нет, не говорите мне ничего. Раньше было по-иному. «Нина, — сказал Серж. — Я ухожу. Мне тяжело, но я должен носить это в себе». — «Что?» — спросила я. Он махнул рукой… «Я написал», — сказал он. «Мне?» — спросила я. Он усмехнулся. «Нет, — сказал он. — Я оставил рукопись в музее. Но я, кажется, сделал глупость. Впрочем, это не имеет значения». Мне стало жаль Сержа. Он выглядел таким потерянным. Я взяла его под руку, и мы долго ходили возле Манежа. Серж так занятно рассказывал про индейцев. Он прожил среди них несколько лет. Ходил босиком по лесу. Его кусали змеи и пантеры. Я и сейчас ужасаюсь… Босиком… Бр-р…

— Как княгиня, — вставила Зинаида Ивановна. — Или даже хуже. Портьер в лесу не было.

Нина Михайловна только повела сухоньким плечиком. Диомидов теперь узнал все и уже без особого интереса прислушивался к словам Струмилиной. Подождав, пока поток воспоминаний иссякнет, он поглядел на часы, притворно ойкнул и заторопился прощаться. Зинаида Ивановна проводила его до дверей, попроси, па передать привет и благодарность Мухортову.

— Мама утомила вас, — сказала она, протягивая руку.

— Ну что вы, — улыбнулся полковник. — Мне было очень приятно провести вечер в вашей семье.

И подумал, уже отойдя от дома, что ему было бы вдвойне приятнее провести вечер в этой семье несколько раньше, например хотя бы в тот день, когда к Струмилиным приходил этот липовый «кандидат наук». Но тут уж ничего не попишешь.

А что, в сущности, дало ему посещение ванильного домика? Удалось пролить свет на дорогу, которой шел не пойманный пока эмиссар. Дорога вела с берегов Амазонки через квартиру Струмилиных в Сосенек, потом в Москву, к яме в лесу. Повсюду на этом пути были расставлены вехи: музей, труп Беклемишева, трость, труп вора, Бергсон, Блинов. Эти вехи-звенья составляли цепь, на конце которой находился Ридашев-Клепиков-Вернер. Он же «кандидат наук». Беклемишевское дело обрело потрясающую ясность, за которой, казалось, чернела пустота. Все как будто было досконально изучено и обследовано. Но агент Хенгенау по-прежнему оставался призраком, хотя о нем и было известно все или почти все…

В управлении полковника дожидался Ромашов. Диомидов поманил его в кабинет, усадил и предложил сигарету. Ромашов мотнул головой.

— Забыл, — усмехнулся Федор Петрович. — Ну, так чем порадуете? Как поживает первая любовь Петьки Шилова? Настя, что ли?

— Бегает Настя. По магазинам. Про Петьку не вспоминает и ничего о нем не знает.

— Да, — протянул полковник. — Четыре сбоку, значит. И наших нет. Грустно, одним словом. Надо Беркутову сказать, чтобы с музеем закруглялся. Ничего мы в музее не найдем. Адресок обнаружился в другом месте.

Ромашов оживился, снял очки и близоруко уставился на Диомидова, ожидая продолжения рассказа. Но тот только махнул рукой.

— Говорить-то, собственно, нечего, — сказал полковник. — Те следы давно травой поросли. Позарастали, в общем, стежки-дорожки. Остались одни цветочки, как выражалась в свое время некая княгиня, специализировавшаяся на индпошиве чуней из портьер. Понятно?

— Нет.

— Дело обстоит так… — И полковник красочно обрисовал чаепитие в ванильном домике, не забыв упомянуть даже о том, как Беклемишев бродил босиком среди диких индейцев, змей и пантер.

— Теперь понятно? — спросил Диомидов. — Кругозор расширился?

Ромашов повертел очки и водрузил их на нос. Полковник, не глядя, ткнул сигаретой в пепельницу, не попал, чертыхнулся и стал мрачно листать папку с делом. Потом откинулся в кресле, потянулся и сказал:

— А может, спать пойдем? У меня дома кот с утра не кормлен. Мявкает сейчас, наверное, скотина. Куплю ему сыру. Он сыр уважает. А завтра на свежую голову мы с вами кое-чем подзаймемся. Между прочим, вы у Насти этой интересовались, например, на чем Петька Шилов спать любил? У меня вот диван-кровать в квартире стоит. Удобная штука. Сейчас приду, раскину бельишко и завалюсь. Приятно после такого денька в подушку уткнуться. А? Вы что-то спросить хотите?

— Я… я не совсем понимаю…

— Вы что же? Считаете, что я знаю больше? Просто у нас нет другого выхода. Нет, — подчеркнул полковник. — Петька Шилов — единственный, о ком мы знаем, что он не только соприкасался с эмиссаром. Я уверен, был бы жив Петька, он нам порассказал бы много интересного. Но он мертв.

— Я не понимаю, при чем тут кровать, на которой спал Петька?

— А при том, — сказал полковник. — Нам надо знать о нем все. Чтобы он и мертвый заговорил.

— Но мы, кажется, и сейчас знаем все.

— Это только кажется. Вы с Беркутовым изучили одну сторону его жизни. Вы искали прямые намеки на связь Петьки с агентом. Так ведь? Кроме того, вы не были уверены, что избранный вами путь — единственный, ведущий к цели. Где-то в тайниках души у вас таилась мысль, что Петька — случайное звено в цепи следствия. Признаюсь, я тоже ушел недалеко от вас. Но не огорчайтесь. Никто не может сказать, что это ошибка следствия. Оно вполне логично вступает в новый этап. До сих пор мы шли по следам неизвестного эмиссара. И это закономерно. Мы многого не знали, многого не понимали. Теперь мы видим, что этот путь исчерпан. Эмиссар затаился, залег. Надеяться, что он проявит себя каким-нибудь новым поступком, было бы глупо. Следовательно, надо искать, пользуясь известными фактами. Вот мы и пойдем, но не по следам агента, а чуть-чуть наискось, чтобы пересечь их в некой точке. Точка эта — Петька Шилов. Другой в распоряжении следствия нет. Понятно теперь? Ну-ка на пробу скажите мне, в какой парикмахерской предпочитал стричься Петька? Молчите? То-то. Мы обязаны изучить все его привычки, «хобби», знать, в какой бане он мылся, какую водку любил и чем закусывал…