Флэшбэк

Ник пригубил воды и отвернулся, чтобы проморгаться и убрать с глаз эти идиотские слезы.

— Боттом-сан, — сказал Сато, когда оба снова принялись за еду, — вы не думали о поездке в Техас?

Ник в недоумении уставился на громилу японца. Это что еще за херня?

— Техас не принимает флэшнаркоманов, — сказал он тихо.

Столики стояли очень близко друг к другу, к тому же в «Джеронимо» всегда стояла тишина.

— Но и не казнит их, как моя страна, Халифат и некоторые другие, — парировал Сато. — Только депортирует, если те отказываются или не могут бросить свою привычку. И потом, Республика Техас не возражает против вылечившихся наркоманов.

Ник поставил стакан с вином.

— Говорят, что попасть в Техас труднее, чем в Гарвард.

Сато прокряхтел на свой мужской манер. Что это означало, Ник так и не понимал.

— Верно, но Гарвардскому университету не нужны люди с жизненно важными навыками. А Республике Техас они требуются. Вы были способным полицейским, Боттом-сан.

Теперь настала очередь Ника прокряхтеть.

— Именно что был. — Он прищурился, глядя на здоровенного японца (или на убийцу Полковника Смерть и даймё, если верить Нухаеву). — Кой черт вам с этого, Сато-сан? Зачем вам — или мистеру Накамуре — отправлять меня в Техас?

Сато отхлебнул вина и промолчал. Показав на пустые тарелки, он сказал:

— Я хочу заказать десерт. Вам тоже, Боттом-сан?

— Мне тоже, — кивнул Ник. — Хочу попробовать этот торт с маскарпоне и белым шоколадом.

Сато опять закряхтел, но на этот раз вроде бы одобрительно — как показалось выпившему Нику.

Возвращение в Денвер прошло без происшествий, прежде всего — Ник был в этом уверен — благодаря двум черным «мерседесам» — «эскорту» от дона Кож-Ахмед Нухаева. Ник понятия не имел, почему Сато не возражал против них. На междуштатном шоссе один черный лимузин ехал в восьмидесяти метрах перед ними, другой — на таком же расстоянии сзади. И никто их не побеспокоил, хотя, судя по облакам пыли, с востока и запада от шоссе двигались гусеничные машины.

Сато ехал на переднем пассажирском сиденье, «Вилли» Муцуми сидел за рулем, «Билл» Дайгору управлял башней, а «Тоби» Синта Исии сидел сзади, на складном сиденье, напротив Ника. На протяжении первой сотни миль Ник не мог избавиться от навязчивого видения. Перед его глазами вставал задний отсек первого «ошкоша» — повсюду пламя, металлопластиковые стенки плавятся, обезглавленное тело «Джо» Генсиру Ито за считаные секунды превращается в пепел и обгорелые кости. Но когда они миновали место засады к северу от Лас-Вегаса, Нью-Мексико, Ник расслабился. Вскоре он снял шлем, прислонился потной головой к сетке и закрыл глаза.

Что пытался донести до него Нухаев?

Ночью, в японском консульстве, Ник из восьми предназначенных для сна часов шесть потратил на флэшбэкные видения, опустошив свои последние ампулы. Большую часть времени он переживал уже хорошо знакомые часы вместе с Дарой — когда после убийства Кэйго она, похоже, пыталась что-то сказать ему (и когда Ник, занятый собой, мыслями о собственной работе и расследовании, почти не слушал ее).

Но что же она пыталась ему сказать?

Что у нее роман с Харви Коэном? Это казалось самым вероятным. Но что привело ее и Харви в Санта-Фе за четыре дня до убийства Кэйго? Что-то, явно связанное с Кэйго Накамурой и его фильмом. Но как именно? И какой интерес мог испытывать к Кэйго окружной прокурор Мэнни Ортега? Из-за какого важного дела помощника окружного прокурора с секретарем послали в такую даль — в Санта-Фе?

По возвращении надо задать этот вопрос Ортеге — теперь уже мэру Ортеге.

Что до всей этой чуши о продаже Нью-Мексико, Аризоны и Южной Каролины Всемирному Халифату…

Ник открыл глаза и через спутниковый канал «ошкоша» подключил свой телефон к интернету. Синта Исии не обращал на него внимания. Ник засунул в уши наушники, сделал так, чтобы картинка с экрана отображалась на его противосолнечных очках, и пробежался по новостям.

Ник говорил дону Нухаеву, что исламисты не придут в Северную Америку, потому что в этих пустынных штатах, захваченных реконкистой, нет инфраструктуры. Но, глядя на экран, он понял, что Всемирный Исламский Халифат за последние четверть века своей экспансии не испытывал ни уважения, ни потребности в местных языках, культуре, законах и инфраструктуре. Последняя интересовала мусульман лишь в плане разграбления. Они приносили с собой язык, культуру, законы и свою религиозную инфраструктуру. И большая часть этой инфраструктуры была средневековой: кланы, племена, убийства чести, невыносимый религиозный буквализм и нетерпимость, каких иудаизм или христианство не знали уже на протяжении шести веков.

Основой расширяющейся исламской инфраструктуры, как понимал Ник, листая страницу за страницей, был шариат для тех, кто обитал в границах Халифата, — как для мусульман, так и неверных-зимми. А за его пределами на все государства и цивилизации неверных было нацелено отравленное копье джихада. Ник нашел нужные архивные страницы и обнаружил, что Халифат обладает более чем 10 000 атомных боеголовок — намного больше, чем 5500 японских.

Всего за полминуты он выяснил, что Штаты после гордого одностороннего разоружения (согласно договорам СНВ с Россией, — но другая сторона разоружаться не спешила) со второго десятилетия этого века имели 26 атомных зарядов на самолетах или ракетах. Еще 124 находились на хранении (все старше пятидесяти лет, все ненадежные, не проходившие проверку и большей частью без средств доставки).

Пробегая страницы, Ник увидел изображение серпа, так часто мелькавшее в телевизоре («полумесяц», как всегда называли его гордые вожди Всемирного Халифата), символа культурного и политического влияния мусульман. Оно распространялось от Ближнего Востока по всей Евразии, Восточной и Западной Европе, а в другом направлении — на Африку. Другие полумесяцы покрывали Индонезию и большую часть Тихоокеанского региона, где мусульмане, скрежеща зубами, сосуществовали с Японией и ее Новой сферой взаимного процветания Юго-Восточной Азии. Европейский полумесяц, крупнее по размеру, захватывал бывшее Соединенное Королевство и полярные области, а кончик его глубоко вонзился в Канаду. Канадцы проявили готовность и чуть ли не горячее желание «поделиться богатствами» своей, северной части континента. Их религиозное кредо — насаждаемые сверху мультикультурализм и этнокультурное разнообразие, давно вытеснившие в Канаде христианство, — меньше чем за два поколения породило теократическую культуру, уничтожившую всякое разнообразие.

Судя по тому, что читал Ник, остатки культуры белых, носители которой все еще составляли большинство, более-менее сосредоточились в изолированных районах, почти резервациях. Хотя мусульмане составляли чуть меньше сорока процентов от всего населения, главным законом Канады был теперь шариат; большинство белых, и англо-, и франкоязычных, смиренно перешли на положение зимми. Менее чем за полтора года они построили 3800-мильное ограждение вдоль границы с США, чтобы не пускать бегущих из Штатов американцев.

Там, где власти Халифата сталкивались с ублажаемыми прежде коренными народами (англо- и франкоговорящее белое большинство Канады на рубеже двадцатого и двадцать первого веков проявляло к индейцам и эскимосам нелепую политкорректность), аборигены, не желавшие принимать истинную веру, истреблялись новыми правителями при помощи голода: провинциальные власти просто прекращали поставлять туда продукты.

Так называемые коренные народы утратили способность к самообеспечению за счет охоты и рыболовства.

После «дык не туда», или Дня, когда настал трындец, когда США перестали быть серьезным торговым партнером и мировой державой, а в особенности после внезапной атаки, которую Тегеран назвал «Киямой» (Воскресение, Судный день и Окончательный расчет, три дня, за которые Израиль был стерт со всех карт), Канада при виде триумфального шествия ислама, меньше чем за десятилетие подмявшего под себя Западную Европу, обратилась к Халифату, прося о торговом партнерстве и военной защите. У нее не оставалось выбора. Как не оставалось и теперь — она не могла противостоять массивной исламской иммиграции, навсегда изменившей канадские законы и культуру.