Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста»

ь.

- Дю Барнстокр, - почти пропел он. - К вашим услугам.

- Неужели тот самый дю Барнстокр? - с искренней почтительностью осведомился я, пожимая его руку.

- Тот самый, сударь, тот самый, - произнес он. - С кем имею честь?

Я отрекомендовался, испытывая какую-то дурацкую робость, которая нам, полицейским чиновникам, вообще-то несвойственна. Ведь с первого же взгляда было ясно, что такой человек не может не скрывать доходов и налоговые декларации заполняет туманно.

- Какая прелесть! - пропел вдруг дю Барнстокр, хватая меня за лацкан. - Где вы это нашли? Брюн, дитя мое, взгляните, какая прелесть!

В пальцах у него оказалась синенькая фиалка. И запахло фиалкой. Я заставил себя поаплодировать, хотя таких вещей не люблю. Существо в кресле зевнуло во весь маленький рот и закинуло одну ногу на подлокотник.

- Из рукава, - заявило оно хриплым басом. - Хилая работа, дядя.

- Из рукава! - грустно повторил дю Барнстокр. - Нет, Брюн, это было бы слишком элементарно. Это действительно была бы, как вы выражаетесь, хилая работа. Хотя и недостойная такого знатока, как господин Глебски.

Он положил фиалку на раскрытую ладонь, поглядел на нее, задрав брови, и фиалка пропала. Я закрыл рот и потряс головой. У меня не было слов.

- Вы мастерски владеете лыжами, господин Глебски, - сказал дю Барнстокр. - Я следил за вами из окна. И надо сказать, получил истинное наслаждение.

- Ну что вы, - пробормотал я. - Так, бегал когда-то...

- Дядя, - воззвало вдруг существо из недр кресла. - Сотворите лучше сигаретку.

Дю Барнстокр, казалось, спохватился.

- Да! - сказал он. - Позвольте представить вам, господин Глебски: это Брюн, единственное дитя моего дорогого покойного брата... Брюн, дитя мое!

Дитя неохотно выбралось из кресла и приблизилось. Волосы у него были богатые, женские, а впрочем, может быть, и не женские а, так сказать, юношеские. Ноги, затянутые в эластик, были тощие, мальчишеские, а впрочем, может быть, совсем наоборот - стройные девичьи. Куртка же была размера на три больше, чем требовалось. Одним словом, я бы предпочел, чтобы дю Барнстокр представил чадо своего дорогого покойника просто как племянницу или племянника. Дитя равнодушно улыбнулось мне розовым нежным ртом и протянуло обветренную исцарапанную руку.

- Хорошо мы вас шуганули? - осведомилось оно сипло. - Там, на дороге...

- Мы? - переспросил я.

- Ну, не мы, конечно. Буцефал. Он это умеет... Все очки ему залепил, - сообщило оно дяде.

- В данном случае, - любезно пояснил дю Барнстокр, - Буцефал не есть легендарный конь Александра Македонского. В данном случае Буцефал - это мотоцикл, безобразная и опасная машина, которая медленно убивает меня на протяжении двух последних лет и в конце концов, как я чувствую, вгонит меня в гроб.

- Сигаретку бы, - напомнило чадо.

Дю Барнстокр удрученно покачал головой и беспомощно развел руки. Когда он их свел опять, между пальцами у него дымилась сигарета, и он протянул ее чаду. Чадо затянулось и капризно