Экспедиция в Лунные Горы

— Неужели пруссаки собираются объявить эти земли своими?

— Очень похоже.

— Мы должны остановить их.

— Не вижу как. Кроме того мы здесь не для этого.

— Но это похоже на вызов, брошенный Британской Империи, да, Ричард? Разве наш долг не требует сделать хоть что-нибудь?

— Что ты предлагаешь?

— Сражаться!

Бёртон недоверчиво развел руки.

— Посмотри на нас, Изабель! Кто мы? Одетая в лохмотья экспедиция! Даже то, что на нас — наполовину сгнило. Мы превратились в самые настоящие скелеты! Мы истощены и больны.

— Пальмерстон пошлет войска?

— Да, очень вероятно.

— Тогда, когда твоя экспедиция закончится, я поведу своих женщин против пруссаков, и мы будем сражаться до тех пор, пока не появится британская армия.

Королевский агент выдохнул и тряхнул головой.

— Конечно я не могу остановить тебя. Ты самая упрямая женщина из всех, кого я знаю. Ты бесишь меня — именно поэтому я полюбил тебя. Просто не рискуй понапрасну, пожалуйста.

— Мы будем делать то, что у нас получается лучше всего: ударили, убежали, опять ударили, опять убежали.

Остаток дня экспедиция отдыхала. Бёртон записал в дневник отчет о произошедших событиях, проверил оборудование и пообщался с гостеприимными хозяевами.

 На следующее утро, еще до восхода солнца, отдохнувшие путешественники уже пересекали пустыню Маренга М'хали, по которой им предстояло идти четыре дня. Твердая, потрескавшаяся от жары земля, колючие растения, и горизонт, бугрящийся низкими размытыми холмами.

Вблизи почва была грязно-коричневой, усеянной камнями, булыжниками и островками ломкой белой травы. Вдали она казалась бледнее, скорее мягко желтой, и на горизонте сливалась с полинялым голубым небом, становившимся синим у них над головой.

Утром солнце обжигало их шеи, после обеда ослепляло.

Бёртон, Суинбёрн и Траунс ехали на мулах. Сестра Рагхавендра и мисс Мейсон скакали на лошадях вместе с Дочерями аль-Манат. Кришнамёрти несли на носилках.

Саид бин Салим и его аскари заставляли бывших рабов двигаться, несмотря на их склонность бездельничать от рассвета до заката. Бёртон считал раз кафилаха чудом эффективности и трудолюбия. Благодаря Саиду и сестре Рагхавендре, экспедиция двигалась с минимумом беспокойств и болезней.

Герберт Спенсер хромал позади колонны.

Алджернон Суинбёрн не сказал никому о том, что он видел в книге заводного человека. Он не знал, почему молчит — но чувствовал, что лучше даже не упоминать об этом. Правда однажды, на третий день пути, когда почва слегка поднялась и они пробирались мимо огромных гранитных плит, разрушенных временем и непогодой, ему захотелось поговорить со Спенсером о «Началах Философии», и он даже подошел к нему, но тут услышал, как Покс, сидевшая на голове философа, пробормотала «Сладкие щечки», и передумал. Герберт, единственный из всех людей на земле, получал от болтунов не ругательства, а комплименты, и, почему-то, услышав слова птицы, поэт решил забыть о своих подозрениях. Он знал, что неправ, что надо рассказать Бёртону, что молчать не имеет смысла, но ничего не мог с собой поделать.

Экспедиция пересекала пустыню не одна. Антилопы и буйволы, жирафы и носороги, стадами и поодиночке, все устало тащились от одного водопоя до другого. Бёртон завидовал их не ошибающимся инстинктам. Хотел бы он так же никогда не сомневаться, как они; в очередной раз исследователь спросил себя, правильно ли он сделал, согласившись стать королевским агентом.

«Женись на своей шлюхе, Бёртон. Остепенись. Стань консулом в Фернандо-По, в Бразилии, в Дамаске, в любой долбанной дыре, в которую они тебя засунут. Пиши свои хреновые книги».

Так говорил Джек-Попрыгунчик, человек из будущего. Под «шлюхой» имелась в виду Изабель Арунделл, и вся речь намекала на жизнь, которую он бы вел, если бы история не изменилась — которую ему полагалось ввести. Он отверг ее, и нечаянно оказался в центре водоворота, изменившего будущее мира.

Почему будущее мира лежит на моих плечах?

Им овладело ужасное чувство неизбежности.

Тяжелое утомительное путешествие продолжалось.

Наконец пустыня перешла в плоскую травяную степь, сменившуюся густыми джунглями, и они добрались до деревни Зива, где их встретили громкими воинственными криками и дождем отравленных стрел.

Пять носильщиков и три мула погибли на месте, прежде чем Саид, крича во все горло, сумел сообщить старосте, что длинная линия людей — не военная экспедиция, а мирное сафари.

В ответ староста заявил, что все музунго мбайа приходят убивать и грабить.

— Поворачивайте обратно, возвращайтесь в вашу собственную страну и оставайтесь там! Это место — наш дом, и если вы попытаетесь пересечь его, мы убьем вас нашими стрелами, потом возьмем копья и убъем вас еще раз!

Один из носильщиков положил на землю тюк с одеждой, который он нес на голове, и шагнул вперед.

— Гоха! — крикнул он. — Неужели ты не узнаешь меня? Это же я, Кидого, которого рабовладельцы украли из деревни много-много дней назад!

П'хази повернул голову налево, потом направо, внимательно изучая человека.

— Хмм. Да, это ты, сын Магуру-Мафупи, сына Кибойя, у которого болели суставы и который был сыном человека, чье имя я не могу вспомнить, но у которого были большие уши. Да, ты и есть. Значит, эти белые дьяволы забрали тебя и сделали своим рабом?

— Нет! Это сделал дьявол по имени Типпу Тип, который заковал меня в цепи, но пришли эти люди и освободили меня. Они освободили всех этих людей, тоже. А сейчас я вернулся домой и увижу свою мать!

Прежде чем п'хази успел что-то сказать, за спинами собравшихся воинов раздался громкий крик, оттуда вылетела женщина и, растолкав всех, подбежала к носильщику и стиснула его в объятьях.

— Кидогу, сынок! — крикнула она и громко завыла; в то же мгновение ее вопль дружно подхватили все женщины деревни.

Гоха бросил лук, от избытка чувств запрыгал вверх и вниз, потом крикнул Кодиго:

— Видишь какой шум ты вызвал, вернувшись домой? Теперь женщины ждут, что мы устроим пир, будем бить в барабаны, петь песни и танцевать, и оденемся в одежду из самого тонкого хлопка. Не настал ли конец несчастьям, вызванным музунго мбайа?

Вперед вышел Бёртон и заговорил на местном языке:

— Возможно, О п'хази! Мы можем дать вам еду.

— А алкоголь?

— Да. У нас есть пиво, джин и...

Суинбёрн, не понявший ничего, кроме слов «пиво» и «джин», настойчиво прошептал:

— Только не давай им бренди!

— ...подарки!

— Вы заплатите хонго?

— Да, мы заплатим хонго.

Гоча поскреб живот и с интересом посмотрел на Бёртона. Потом крикнул:

— Кидого! Скажи своей матери — пусть замолчит. Я не могу думать под ее кудахтанье и стенания!

Бывший раб кивнул и повел мать в деревню. Вой прекратился. Староста собрал вокруг себя группу воинов, и они долго шушукались, спорили и кричали, постоянно поглядывая на белого человека. Наконец Гоха нагнулся, подобрал свой лук и повернулся к Бёртону.

— Видишь, — сказал он. — Ты здесь всего ничего, но уже сломал мой лук, который я берег всю жизнь и из которого стрелял только вчера. У твоего народа кожа как у призраков, и там, где они появляются, начинаются несчастья, нищета и разрушения.

— Мы дадим тебе другое оружие.

— Все, что вы можете дать мне, отвратительно. Правда ли то, что вы едите ваших мертвых и из их костей делаете крыши ваших хижин?

— Нет, неправда.

— Правда ли то, что Узунгу —Земля Белых — находится далеко за большой водой, в ней из-под земли растут бусины и люди имеют даже больше жен, чем я?

— Сколько у тебя жен?

— Восемь.

— Нет, неправда, хотя моя земля действительно находится за большой водой.

— Я хотел сказать пять.

— Все равно неправда.

— А бусины?

— Они не растут из-под земли.

— Правда ли, что твои люди повелевают цветами и растениями?