Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница

– Сейчас поговорю с Галицыным, и возвращаемся в Усть-Карагач, – заявил он. – Провожу тебя в аэропорт.

Лиза смерила его взглядом, сказала с вызовом:

– Я никуда не улетаю.

– Но тебе уже нечего больше искать на Карагаче.

– Позволь мне решать, где быть и что искать.

Стас услышал жесткую решительность в ее голосе и промолчал, думая про себя, что все равно никуда ее не отпустит. Разве домой, в Питер…

– А что теперь станешь делать ты? – чуть смягчилась она.

– Останусь здесь.

– И станешь искать книги?

– Нет.

Ее что-то встревожило.

– Насовсем, что ли? Стас?

– Прости… Если можешь.

– Ты что придумал? Посмотри на меня!

– Как говорят, тут и разошлись их дороги. – Он отвернулся. – Ты же понимаешь…

– Понимаю…

– Мне нельзя возвращаться. Да и не хочу никуда больше.

Лиза подбросила в костер хвороста – просто чтобы занять руки.

– Ладно… Если ты убил, почему не сидел в тюрьме?

– Доказать не смогли. Нет трупа – нет преступления…

– Ты скрывал? Доказательства?

– Я пришел с повинной, долго искали… И ничего.

– Как же ты станешь жить? Где?

– На Карагаче. Мне тут самое место. А ты уезжай.

На другом берегу наконец-то затарахтел мотор. Лиза послушала, спросила:

– Ее где похоронили?

– Не знаю… Христофор сказал – утопили в болоте. По их обычаю…

– Это что за дикий обычай?

– Они так хоронят блудниц и воров.

Хворост сгорал почти мгновенно, а Лиза все бросала и бросала. И вдруг выпрямилась решительно:

– Мне надо встретиться с этим Христофором! Сама спрошу!

– Это можно, – обронил он. – Вот эту ленточку на куст привязать, сам пожалует…

Лиза взяла ленточку, поиграла ею и, выбрав березку на берегу, привязала.

В это время из истока старицы показалась лодка. Стас вскинул бинокль: Галицын стоял в позе Наполеона, завернувшись в офицерскую плащ-накидку – ветер трепал полы…

18

На сей раз моторка пилила на малых оборотах, чуть наискосок, борясь с течением, вероятно, чтобы дать возможность полковнику осмотреться. Едва лодка ткнулась носом в берег, как из протоки вырвались еще две дюральки – по трое человек в каждой. Одна пошла вниз, другая вверх: похоже, в лагере амазанок сыграли тревогу и теперь или отрезали Рассохину пути к отступлению, или проверяли, не привел ли с собой ОМОН…

Галицын за прошедшее время заметно похудел, однако же спортивной формы не набрал и запыхался, пока выбирался на берег.

Рассохин долго готовился к этой встрече, прикидывал варианты разговора, подбирал слова, аргументы, но все получилось как-то спонтанно, поскольку перед ним оказался совсем иной человек, и в первый момент было трудно определить, что изменилось. Полковник так же выпирал вперед волевой подбородок, глядел чуть свысока, надувал пухлые губы и даже говорил, как прежде, полушепотом.

И вдруг увидел – глаза были отстраненно-счастливыми, как у сумасшедшей отроковицы.

Ладно – прибившаяся к острову учительница младших классов, несчастная и отверженная женщина, от тоски и одиночества готовая поверить в спасительную сень Кедра, искать гармонии с природой, жить в умозрительном мире; но тут – искушенный, циничный полковник, хладнокровный комбинатор, пробыв в общине всего-то около месяца, превратился в блаженного…

Играть так невозможно, даже имея богатый оперативный опыт. Неужто и впрямь другое сознание?

И по тому, как моторка отчалила, высадив Галицына, можно было понять, что в контроле не нуждается: Матерая уверена – на уговоры не поддастся и никуда не уедет. Можно было сразу взять с него расписку и отправляться к Репнинской Соре, где рыбачила опергруппа…

По крайней мере, хоть здесь была бы совесть чиста…

Показалось, Рассохину полковник обрадовался, отпыхиваясь, как-то ритуально пожал запястье.

– Как хорошо, что приехал! – произнес восторженно. – Мы ждали. Но почему один?

– Я не один. – Рассохин глянул на Лизу.

– А, понимаю. – Заулыбался и благодушно закивал. – Какая очаровательная отроковица. Кто она?

– Моя спутница.

– Где Бурнашев? Где мой сын?

– Едут на машине, с оборудованием. Кстати, ты зачем его вызвал, даже не посоветовавшись со мной?

– Ромку же спасать надо! – чего-то испугался полковник. – Он погибает!

– Заболел, что ли?

– Да, заболел! И болезнь эта заразная, как чума, как оспа. Только обезображивает не лицо, а душу!

Еще месяц назад Рассохин в дурном сне не мог увидеть подобного: матерый опер заговорил, как священник, куда и мат делся, сопровождающий каждое предложение.

– Твой сын возмутился по поводу продажи дачи. Это же у вас единственное жилье, все-таки дом…

– Теперь наш дом здесь, на Карагаче, – оглядываясь на Лизу, признался он. – Я не отпущу его в мир.

– Ты все-таки решил остаться в общине? – словно с больным, заговорил Рассохин. – То есть теперь ты не с нами и зовут тебя – Яросвет?

Галицын вдруг приложил палец к губам.

– Тихо, ни слова больше… Отойдем в сторону.

– У меня от спутницы теперь секретов нет.

– Это разговор посвященных.

Лиза осталась сидеть у костра – одинокая и безучастная согбенная фигурка, сложенные на груди руки и взор себе под ноги. Возможно, от ее такого потерянного вида Рассохин ощутил подступающую ненависть к блаженному и счастливому Галицыну. И еще чувство разочарования: уже больше ничего не нужно – ни экспедиции, ни зарытых книг, ни даже Стовеста, по которому, наверное, можно предсказать и его судьбу…

– Сорокина на Карагаче больше не будет, – доверительно сообщил полковник. – Теперь мы единственные владельцы всех кержацких кладов!

И торжественно засмеялся, вызывая еще большую неприязнь.

– Поздравляю…

– Матерая примет вас с радостью и станет всем сестрой. Если бы ты знал, какая это женщина!

Лиза все еще ломала хворост и подбрасывала в огонь, уклоняясь от дыма…

Еще недавно Рассохин намеревался устроить жесткий спрос за все – за предательство команды, за то, что скрыл архивные материалы, потратил экспедиционные деньги по сути в своих интересах и, наконец, самовольно начал раскопки на Красной Прорве. Теперь же стоял, смотрел, и ничего не хотелось спрашивать.

– Ты сейчас поедешь со мной! – Полковник смотрел восхищенно. – Матерая прислала тебе личное приглашение на круг!

– Я не один.

– Бери с собой спутницу! Ей будет интересно. Нам всем будет интересно!

Прежде Рассохин общался с ним мало, и все равно сложился образ хваткого, практичного и оттого циничного человека, напрочь лишенного какой-либо лирики; этот напоминал бывшего милиционера лишь внешне, да и то с натяжкой, поскольку изменилась даже мимика.

– У вас что сегодня, праздник?

Он на минуту потерял Лизу из виду и забеспокоился, а Галицын заговорил взахлеб:

– Скоро будет круг! С заходом солнца… У нас каждый день праздник! Ты знаешь, что это такое? О!.. Мы собираемся под сенью кедров, на поляне. Сначала садимся на землю в позу лотоса. И каждый по очереди говорит все, о чем думал весь день. Все без утайки. Сперва конечно, трудно. Но потом возникает потребность высказать мысли вслух. Это потрясающая открытость! И единение! А потом мы снимаем одежды и ложимся в астру. И после душевной открытости телесная так естественна! Сначала начинается релаксация под шум хвои. Ты слышал, как шумят кедры?

Оказалось, Лиза что-то собирала в свежей, ярко-зеленой траве.

– А как же комары? – спросил Рассохин. – Не кусают?

– Мы втираем друг в друга кедровое масло, настоенное на маральем корне и лимоннике.

– Помогает?

– У тебя будет возможность это испытать. Просто улетаешь!

Рассохин достал блокнот и ручку.

– Пиши расписку.

– Какую?

– Добровольно остаешься в общине на Гнилой Прорве, претензий не имеешь. Только подписывайся не новым именем, а старым – Галицын.

– Кому это нужно? – изумился полковник. – Всем известно, я по доброй воле…