Музей богов

Я не стал произносить вслух то, что думаю о детях, которых «обстоятельства заставили» помещать своих родителей в дома престарелых, а вместо этого спросил:

— А поговорить с ней хоть можно?

— Почему нет? Можно, конечно. Она пока еще в своем уме, только неразговорчива последнее время. А иногда вообще отказывается с кем-либо говорить. Ушла в себя. Да и ехать туда… в этот дом для стариков… признаться, не хотелось бы.

— Что-то не особенно ты ее любишь.

— Я? А за что мне ее особенно любить? Я ее почти не знала. Да, мы с матерью регулярно к ней ездили в гости, когда она еще в своей квартире на Ленинском проспекте жила. Кстати, квартиру эту пришлось отдать, чтобы бабушку в этот дом престарелых устроить. Она со мной всегда как с полной идиоткой разговаривала, да и то для проформы, а дома у нее вечно воняло какими-то отвратительными приторными духами с тяжелым запахом. Дарила куколок и дешевые конфетки. Отца моего, еще маленького, она сдала в школу-интернат, где его били и вообще всячески над ним издевались. Ей, видите ли, трудно было одной ребенка воспитывать, а сама с мужиками крутила всю жизнь, до глубокой пенсии. Вот папа и отплатил ей на старости лет, я так думаю. Тоже в интернат спровадил, только в другой — для стариков… Регулярно поддерживает ее там нахождение. Что?..

Тут я не нашел как и что ответить на этот вызывающий вопрос. Просто сказал:

— Надо поговорить. Устрой нам встречу, пожалуйста.

— Ладно, попробую… — без всякого энтузиазма и уверенности пообещала Арина.

Что-то мне подсказывало: не будет она ничего пробовать, а придумает какую-нибудь правдоподобную отмазку. Поэтому решился выложить последний козырь:

— А твой брат? Он как, в курсе всех этих дел?

— Это Степка-то? — удивилась Арина. — У нас матери разные, он от первого отцовского брака. С ним-то как раз можно поговорить, только веский довод нужно изобрести и обосновать. Он искусствовед, в Эрмитаже работает… мы дружим и временами общаемся. Но не думаю, что тебе от него будет какой-то прок. Не так давно случился грандиозный скандал с хищениями из запасников, так Степку долго по допросам таскали, ничего против него не нашли, но нервы основательно попортили. Кто-то воровал, а его в чем-то заподозрили. Может, и настучал кто. Он, естественно, совершенно ни при чем, более честного человека это еще поискать надо. У него личное хобби вообще с искусством не связано, он увлекается эстетикой франшизы — «My Little Pony», представляешь? Взрослый мужик, а туда же. Даже стыдно за него. Его и к следователю по этому поводу вызывали. Оказалось, что там у вас в Москве какие-то бандиты переодевались в костюмы этих пони и грабили банки. Маски надевали, парики цветные и воровали деньги, представляешь? А Степка… Он практически профессионал в этом увлечении. Только так, — говорит, — и могу от всяких служебных проблем отдыхать. Вот его и спрашивали, что про маски этих лошадок знает. Ничего он полезного не знал, и с этим от него вроде как отстали, а вот с кражами из запасников дело все еще тянется. Сейчас вроде бы полегче стало, но нервы треплют основательно. Он же мне не рассказывает ничего, слова не вытянешь. После той истории он, по-моему, вообще перестал общаться с незнакомыми людьми, но уж мне-то мог рассказать. Кстати, он с бабушкой в более-менее хороших отношениях, нежели я. Она его по-своему любила, вероятно… Ладно, помогу тебе. В пятницу у него выступление в библиотеке имени Чехова. Лекция. Будет чего-то там про искусство рассказывать. А после он совершенно свободен часов до семи, это я точно знаю. Вот и договорюсь с ним. Дам тебе телефон и уж сам ему позвонишь, и если каким-то образом договоришься, он тебе и встречу с бабушкой устроит, и разговорить поможет. А я, со своей стороны, попрошу, чтобы время тебе уделил и сразу не посылал.

— Куда не посылал? — тупо спросил я. В этот момент голова была занята совсем иными вещами.

— Туда, — хихикнула колдунья. — В краткое эротическое путешествие по известному адресу. Что-то еще хочешь спросить?

— Вообще-то хочу.

— Да? Что именно? — насторожилась Арина.

— Ты же колдунья, угадай.

— Да чего тут угадывать. Как всегда. Будешь приставать, чтобы я тебя чему-нибудь научила. Зачем тебе это? Жить, ничего не умея, намного удобнее и проще… спокойнее. Поверь, я знаю, о чем говорю.

— Все правильно. Только мне нужно освоить парочку приемов, чтобы проще ладить с чужими людьми. Легче располагать к себе. Например, заинтересовать малознакомого собеседника, вызвать любопытство у девушки…

— Ладно, — вдруг с неожиданной легкостью согласилась Арина. В прежние подобные разы она категорически отвергала всякую возможность обучения меня. — Уговорил. Каждый раз, когда мы встречаемся, ты просишь об этом.

— Ну, не каждый, — возразил я.

— Это словами. А глазами — каждый. Я же вижу. А теперь за тебя еще и слово замолвили… У меня сейчас время есть до утра, поэтому могу на тебя потратить. Будешь должен. Согласен на такой расклад?

— Да, но погоди… а я буду тебе что-то должен? Что именно?

— Об этом потом поговорим, но ничего сверхъестественного и невозможного не потребую. Подставлять не стану, и в кабалу ко мне тоже не попадешь. Ты ж меня не первый год знаешь.

— В том-то и дело, что знаю. Я ко всем с такой просьбой пристаю. Ко всем, кто что-то необычное умеет. Мне для работы нужно.

— Хорошо, если для дела, то можно и научить. С чего начнем?

— Научи меня чему-нибудь эффектному. Ты же профессионал. Вернее, мастер.

— Ну, раз я «мастер», тогда достань еще вон ту книгу на второй сверху полке лежит, в крайней слева стопе. Верхняя. Ну, вон та, толстая, с золотым тиснением. Ага, эта самая, да. Аккуратнее, только… Давай ее сюда. Вот, смотри и запоминай…

Глава XXII,

где главный герой встречается с хранителем Эрмитажа

У входа в библиотеку висела красочная афиша. Поверх цветной фотографии Колизея значилось:

Ниже был прилеплен белый листок с объявлением об интересующей меня лекции: «Композиционный экзистенциализм: методология и особенности готического мифа в литературе постмодернизма». Еще ниже читалось мелкими буквами:

«Надо же, — думал я, — такой молодой, а уже целый профессор!» Я почему-то полагал, что Степану лет тридцать. Только вот не спрашивайте меня, что означает название лекции, — помочь не смогу… ничего в этом не понимаю. Искусствоведов я обычно сторонился и побаивался. Почему-то представлял их себе людьми не вполне нормальными и к непринужденной беседе не приспособленными. В затейливой одежде, с причудливо накрученными шелковыми шейными платками под подбородками вместо обычных галстуков, в остроносой и неудобной обуви. Вероятно, с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Говорить они, в моем понимании, должны вычурно и старомодно, причем мужики — бабьими голосами, а женщины наоборот — басовитыми, хриплыми и прокуренными. А вообще, по моемý скромному мнению, искусствовед — профессия не мужская, а сугубо женская.

Доктор искусствоведения, заслуженный деятель искусств, профессор Степан Лисков устоявшиеся у меня стереотипы ломал. Причем — безжалостно. Во-первых, хранитель Эрмитажа был похож не на искусствоведа в моем представлении, а скорее на туриста-профессионала, приглашенного свидетелем на свадьбу внезапно разбогатевшего друга. Брат моей знакомой имел вид крепкого, хорошо пожившего мужика, часто бывающего на свежем воздухе под открытым солнцем. Во-вторых, он оказался не тридцатилетним, как мне поначалу представлялось, а лет на десять — пятнадцать старше. На вид — лет сорок — сорок пять или около того.  Спокойное стереотипное лицо. Тяжеловатый невыразительный взгляд. Декоративная небритость. Костюм — темно-серая классическая двойка, без каких-либо особенностей и изысков. Галстук отсутствовал, верхняя пуговица бежевой рубашки была расстегнута, чтобы не давить на толстую шею.