Перевертыш

Пока Мишин переводил, а парламентеры готовились возразить, Октябрьский добавил:

— Переведите и это… товарищ капитан, как у нас камеры внизу? освободились?

— Так точно, — кивнул Мишин и принялся переводить.

Первым порывом парламентеров, услыхавших о свободных камерах в подвале, было — бежать, они странно задергались, затоптались на одном месте, понимая, что бежать отсюда им все равно не дадут, но и оставаться в неподвижности у них не хватало выдержки. Потом они о чем-то зашептались, зашушукались между собой, и Октябрьский дал знак капитану не переводить их личные разговоры, все равно и так понятно, что они лихорадочно совещаются, как быть дальше, что бы и перед своими поклонниками предстать целыми и невредимыми, и остаться в их глазах борцами за справедливость.

— Мы согласны выйти и попробовать уговорить людей разойтись, — выступил, наконец-то, ирландец, похоже, именно он и являлся среди парламентеров основным, ну, а может быть, таковым был второй до сих пор молчавший юноша лет двадцати пяти, с мрачным выражением лица, одетый, как докер из порта, но с чистыми, ухоженными руками и здоровым цветом лица, а потому и выглядевший ряженым. — Но и вы должны дать какие-то гарантии, что к участникам выступлений не будут применены карательные меры…

— Какие тебе гарантии, друг сердешный? — даже удивился Октярьский. — В Сибирь вас не повезут, больно дорого через океан пароходы гонять, вот одна гарантия. А тех, кто сегодня громил магазины и поджигал авто на улицах, мы будем искать и карать по законам военного времени…

— Мои братья не уйдут с улиц и будут бороться, — с неожиданным пафосом проговорил негр, складывая руки на груди и выпрямляясь из-за чего показался еще больше и мощнее, чем при входе в комнату. — Мы думали, что придут «красные» и освободят нас от произвола белых, а вы — такие же, как и они!

— Фу ты, ну ты, — весело засмеялся Октябрьский, — встал тут, как памятник самому себе… Вечно все от нас чего-то ждут: свободы, денег, бесплатной жрачки и выпивки… Ты — лично ты! — почему не в армии? Больной? Инвалид?

Негр молчал, сверкая белками глаз, не меняя позы, и делая вид, что не слышит обращенного к себе перевода.

— Сачок ты, — резюмировал Октябрьский его молчание. — Трус и мелкий бандит с большими амбициями. И кого вы себе в компаньоны выбрали?

Белые парламентеры промолчали, они-то прекрасно знали Джека-«Молнию», который подвизался в самой сильной банде черных кварталов. Прикрываясь демагогической риторикой, образчик которой он только что продемонстрировал, Джек грабил маленькие ювелирные магазины и мелкие продуктовые лавочки, побаиваясь более крупных дел, где легко налететь на стреляющую без предупреждения полицию. И еще, пользуясь своей физической силой, нехорошо обходился с девушками, даже местными, работающими в их районе, черными проститутками. Слухи такие ходили, хоть сам «Молния» игнорировал их с высокомерным презрением.

Но как теперь разговаривать с «красными командирами», если этот болван и мелкий бандит с гордым видом испортил всё? Нет, правы были те из «серьезных людей», кто предлагал не включать этого черномазого в число разведчиков-парламентеров.

— Леди и джентльмены, — издевательски сообщил парламентерам Октябрьский. — Молчать на переговорах считается дурным тоном даже у папуасов. В конце концов, вы пришли поговорить. Итак, вы идете распускать свою толпу или мне прямо при вас отдать приказ о начале штурмовки города?

— Мы идем, — поспешно, даже не дослушав перевода, сказал ирландец. — Вот только как у нас это получится, гарантировать не можем, вы нас заставили принять такое решение под давлением и с помощью угроз…

— Юрист что ли? — спросил Егор Алексеевич.

— Будущий, — признался ирландец. — Это имеет значение?

— Для меня — нет, — покачал головой Октябрьский. — Все равно сейчас и здесь никакие слова не имеют силы…

— А что же здесь имеет силу? — уточнил будущий юрист, начинающий свою деятельность в роли главаря уличных хулиганов.

— Силу имеет только сила, — философски развел руками Октябрьский. — А что бы было понятнее, то обратно на площадь вы пойдете втроем. Твой молчаливый друг, этот грандиозный негр и — вот та девчушка, остроносенькая, в безобразных штанах. А ты и вот эта красотка в маленькой юбке, побудут пока с нами. Что бы мы не заскучали, верно, друзья?

Как и положено в театре, все присутствующие громко выразили полное одобрение словам Егора Алексеевича, а Пан даже пристукнул донышком стакана об стол, расплескивая налитую туда, но так и не пригубленную во время переговоров водку.

— И не дергайтесь, — предупредил Октябрьский, хотя никто из парламентеров и не думал сопротивляться такому решению. — Вот, кивну товарищу, и вообще из всех решето будет…

Прошин, услышав, о чем идет речь, бодро тряхнул пулеметом и состроил зловещее выражение лица.

— Так, остающиеся — отойти в угол! — решил оживить представление своим участием не только в качестве переводной машины капитан Мишин. — Остальные — внимание! Кругом! На выход шагом — марш!

Как послушные марионетки, говорливый ирландец, будущий юрист, и девица в короткой юбочке отошли в сторонку, а двинувшуюся на выход тройку встретили патрульные, приведшие их сюда.

— Этих — на улицу, и что б без чепэ там, — пригрозил Октябрьский, — до своих должны дойти нормально, без следов насилия на лице…

Дверь гулко захлопнулась, и все заметили, как испуганно вздрогнула оставшаяся девица.

— Что с нами будет? — обреченно поинтересовался будущий юрист.

— В самом деле, Егор Алексеевич, зачем они вам нужны? — спросил оживившийся комендант.

— Да ни за чем, — засмеялся Октябрьский. — Минут через пятнадцать выведите их через парк на другую сторону от площади и отпустите, пусть рассказывают про «загадочную русскую душу», только — товарищ капитан, не переводите этого. Пусть помучаются неизвестностью, это в молодые годы полезно.

— И в самом деле, Георг, у вас загадочная душа, — вздохнула Марта, перебираясь из укромного уголка поближе к столу и принимаясь наводить на нем порядок.

Мнимых заложников увели конвоиры под строгое указание от Октябрьского отпустить подальше от площади и не ранее, чем через пятнадцать минут.

Марта, с помощью быстро переодевшихся Пана и Успенского, заканчивала наводить немецкий порядок на импровизированной сценической площадке, Прошин вернул «прокатный» пулемет караульным, а комендант, не знающий, чем же теперь ему заняться, робко спросил у московского гостя:

— Что же мы будем делать?

— Думаю, что надо бы перекусить, — невозмутимо предложил Октябрьский. — У нас завтрак, совмещенный с обедом, был уже давно, на пороге ужин, почему бы не воспользоваться ситуацией?

— А я хотел узнать о том… — комендант набрался смелости: — Вы правда отдадите приказ бомбить жилые кварталы?

— И раздумывать не буду, — кивнул Октябрьский. — Если сейчас не научить этих… студентов, что каждая их выходка будет оплачиваться кровью стократно, то они никогда не поймут простого слова «дисциплина». Но — думаю, что в этот раз обойдется без крайних мер.

— Ну, дай-то бог, — произнес комендант и опять занес руку для крестного знамения.

— Не сглазьте, товарищ полковник, — засмеялся Егор Алексеевич.

…Через полчаса они уже собирались садиться за стол, накрытый простым, но так вкусно пахнущим ужином из столовой, когда над городом загудели моторы. Десятки прославленных уже не только на западном фронте, но и здесь, за океаном, штурмовиков волнами заходили на городские кварталы. Вот только приказа на боевую атаку у них не было.

Но этого не знал никто из бывших уже смутьянов. Они разбегались и прятались по подвалам и убежищам, подготовленным в преддверии войны, со скоростью тараканов, застигнутых на кухне внезапным включением света. Площадь перед бывшим губернаторским дворцом, и так уже полупустая, очистилась за считанные минуты. Правда, потом на ней и близлежащих улицах нашли около десятка затоптанных трупов; молодые люди, спасая свои жизни, не задумывались о чужих…