Игра в голос по-курайски

Алексей тоже не решился насовсем перейти на работу в собственное предприятие, и выполнял обязанности директора, совмещая их с работой сменным мастером в литейном цехе. Впрочем, была, видимо, и другая, более веская причина; частенько он доставал кое-какие материалы на заводе задаром. Да и работал он по схеме: день — ночь, сорок восемь часов отдыха.

Теперь Павел мог писать только на дежурстве, да в редкие выходные дни дома. Которых было лишь один-два в месяц. По субботам и воскресеньям была самая работа по установке решеток, ворот, калиток и дверей. Однако, странно, но работалось хорошо, и он даже решился издать тоненький сборничек своих рассказов через редакционно-издательский отдел, образовавшийся при какой-то государственной надзорной конторе; то ли ГорЛит, то ли ОблЛит. Но как помнил Павел, до начала буйства гласности и демократии, в эту контору носили рукописи за резолюцией о благонадежности. Резолюции налагались всегда, потому как если бы редактор принес неблагонадежную рукопись, то моментально лишился бы работы.

Выкроив как-то время, когда очередной груз книг задерживался, и в подвале в работах возникло затишье, Павел взял два экземпляра своей рукописи и пошел в РИО. Редактором оказалась молоденькая девушка. Она мило улыбнулась, взяла рукопись, спросила:

— Решились издать?..

— Да нет, просто, немного денег накопилось… — усмехнулся Павел.

— Ну что ж, зайдите через пару недель, я внимательно прочту ваш материал…

Павел насторожился, и предупредительно сказал:

— Это не материал. Это рукопись литературно-художественных произведений. Рассказов, то есть…

— Да-да, я понимаю… — кивнула девушка и повторила: — Зайдите через пару недель.

Здраво рассудив, что его рассказы, к тому же за его же счет напечатают обязательно, Павел тут же отправился в пединститут, где на художественно-графическом факультете работал преподавателем его приятель, мягкий интеллигентный человек каждый день встречающий с работы свою жену. Хоть он и был ровесником Павла, тот его называл исключительно по имени-отчеству, потому как грех было чеховского интеллигента называть просто по имени. Звали его Иван Иваныч.

Всю эту историю Павел давно бы забыл, но она помнилась ему исключительно потому, что была первым уроком на тему: — "В экстремальной обстановке интеллигент не в состоянии действовать адекватно обстановке". Вот Иван Иванович и преподал ему первый урок этой самой неадекватности. Но все равно, Павла эта история ничему не научила, и даже не прибавила осторожности в общении с "интеллигентами".

Иван Иванович был настоящим художником, поэтому Павел застал его в мастерской. Входя в помещение, Павел вскричал весело:

— Иван Иваныч, мое почтение! Как идет творческий процесс?

— А, Паша! Здравствуй, здравствуй… Давно не виделись

— Вот именно. И при всем при том я ровно двадцать раз в месяц прохожу мимо твоего дома.

— А, да-да, ты что-то говорил… Дежуришь ночами. Что, преподавать так и не можешь?.. — Иван Иваныч сочувственно покачал головой.

— Иван Иваныч, у тебя как со временем?

— Да как? Как обычно… Преподаю, для себя работаю, иногда халтурки перехватываю… А в чем дело?

— Ты не смог бы сделать оформление книги?

— Да запросто. Я ж график…

— Ну, так как?..

— А что за книга?

— Сборник моих рассказов…

— Ба, Паша! Да ты что, писать начал?

— Давно уже… — Павел скромно потупился.

— Ну, Паша, о чем разговор!.. Для тебя — конечно сделаю.

Павел протянул ему второй экземпляр рукописи:

— На твое усмотрение. Выбери самый яркий эпизод из какого-нибудь рассказа, и отрази на обложке. Насчет оплаты работы, ты уж сам прикинь. Я же не знаю ваших расценок. Ну, и помни, что я не миллионер…

— Ладно, когда сделаю, тогда и поговорим.

— Когда подойти?

— Ну, мне надо сначала рукопись прочитать, обдумать… Давай, через месяц. У тебя же не горит?

Павел прикинул сроки, пожал плечами:

— Да вроде не горит. Пока редактируют, потом еще набор будут делать. Месяц — самый подходящий срок.

Ровно через две недели Павел отправился в РИО. Девушка редактор выложила на стол рукопись, сказала:

— Я внимательно прочла вашу работу. Надо кое-где немножко подправить, а, в общем, и целом очень даже неплохо…

— А можно узнать, что там следует изменить?

— Пожалуйста, пожалуйста…

Павел развязал тесемки, открыл папку. На первых страницах не оказалось никаких пометок. Потом пошли подчеркнутые слова. Редакторша сказала, что тут точнее будут другие синонимы. Он в два счета разъяснил, почему и зачем тут именно эти слова стоят. Перелистывая рукопись, он не заметил, как изменилось лицо у редакторши, будто закаменело и стало надменным, а взгляд, обрамленный густо накрашенными веками и ресницами, стал холодным и презрительным. Павел наткнулся на целый отчеркнутый блок текста.

— А тут что не правильно?

— Видите ли, тут у вас герой идет по поляне и подходит к опушке…

— Ну да… А в чем дело?

— Видите ли, — тон у девушки был терпеливый, как у учительницы, разговаривающей с тупым и ленивым учеником, — Опушка, это край леса. И герой, идя по поляне, никак не может подойти к опушке. Он может подойти только к краю леса.

Павел слегка помотал головой, спросил ошарашено:

— А какая разница?

— О, принципиальная!

— Послушайте, но опушка, это и край леса, и край поляны!

— Не морочьте голову! В словаре Ожегова ясно сказано, что опушка — край леса.

Теряя терпение, Павел выговорил:

— В словаре Даля ясно сказано, что опушка — это край леса, и в то же время — край поляны. Ну, хорошо, пойдем дальше…

Он перевернул еще несколько страниц. Подчеркнутые слова, подчеркнутые слова… Он мимоходом объяснял, почему тут именно эти слова должны стоять. Снова обнаружился отчеркнутый блок текста. Павел прочитал: — "… на пустыре тут и там виднелись купы тополиной и кленовой мелочи…"

— Ну, а тут что вас смущает?..

Она терпеливо выговорила:

— Бывают кроны деревьев…

На Павла вдруг накатила волна отчаяния от этого непробиваемого самодовольства юной дамы, видимо совсем недавно окончившей филфак, и все еще не знающей, что не писатели пишут свои вещи по учебникам, а учебники переписываются по произведениям писателей.

— Кроны бывают у деревьев, — еле сдерживаясь, выговорил Павел, — а тополиная и кленовая мелочь растет купами.

— Молодые деревца растут рощицами, — назидательно выговорила она, — вот и пишите: — росли рощицы тополиной и кленовой мелочи…

— О, Господи! — вскричал Павел. — Да на заросшем бурьяном пустыре именно виднелись, и именно купы тополиной и кленовой мелочи!

Она вдруг выпрямилась в своем кресле и высокомерно выговорила:

— Либо вы исправите все ошибки, либо мы откажемся издать вашу рукопись. Мы не можем взять на себя ответственность. В конце концов, мы отвечаем за качество текста.

Павел представил свой текст, из которого исчезнут все словечки и фразы, придающие ему яркость и эмоциональность, и понял, что такой текст будет попросту драть уши, будто мятой газетой. Он молча собрал рукопись, постучал торцами о стол, подравнивая листы, положил в папку, аккуратно завязал тесемки, сказал, поднимаясь:

— До свидания, — и ушел.

Шагая по улице, он изумленно размышлял: неужели и раньше издание книг тормозилось из-за подобной ерунды?! Она ведь даже не слышала Павла! Да нет, чепуха… Просто, объявили гласность и свободу слова, но этим самозванным цензорам ох, как не хочется упускать из рук вожжи! Как им хочется и дальше править литературным процессом… Или, думать, что они правят…

Вдруг он вспомнил, что издательская лицензия имеется у их книжно-журнального издательского предприятия.

На другой же день он спросил у Сашки:

— Как ты думаешь, а мои рассказы можно издать по нашей лицензии?

— Да запросто!.. Только за свой счет, — добавил он тут же весьма поспешно.

— Ну, разумеется!.. Я ж понимаю, что с такой тоненькой книжечки прибыли не получишь…