Исчезнувший

Моя пресс-конференция в четыре часа напоминала прогон быков по улочкам португальской деревни. Я был старым, испуганным, больным быком, которого до смерти измотала вся эта заваруха. А они кололи и били меня, как улюлюкающие юнцы, зонтиками с каждой стены, с каждого порога и из каждой двери. Что сообщает ФБР? Почему нельзя взять интервью у миссис Грир? Что я скажу по поводу требования конгрессменов от Пенсильвании продлить сессию конгресса до тех пор, пока Грир не будет найден? Почему Мигель Лумис отменил свою полуденную встречу с репортерами в доме Грира в Кенвуде? Правда ли, что президент отказался познакомить меня с докладом ФБР? (Вот тут я дрогнул!) Если я в самом деле ничего не знаю, соглашусь ли я с требованием налогоплательщиков удержать мою зарплату? Что я могу сказать о слухах, будто в личном сейфе Грира оказалась значительная сумма наличными?

Завершилось все настоящим шабашем, когда репортер балтиморской «Сан» потребовал, чтобы я раздал копии стенограммы пресс-конференции. Он знал, что это в лучшем случае выставит меня дураком, а в худшем — заклятым врагом свободной прессы. Я твердо ответил, что не буду отступать от установленных правил. Стенограмма только для ознакомления, а не для цитирования в печати. Корреспондент «Коплей» проворчал, что ему наплевать, потому что он сам все застенографировал и теперь может процитировать каждое мое слово. Репортер чикагской «Сан-Таймс» тут же предложил ему пятьдесят долларов за копию стенограммы. Корреспондент нью-йоркской «Дейли ньюс» поднял цену до ста долларов. Все орали одновременно, и, когда представитель балтиморской «Сан» наконец прокричал: «Благодарим вас, мистер секретарь!», кто-то из задних рядов ехидно добавил: «За то, что вы ничего нам не сказали».

Когда Джилл закрыла дверь за последним из этих садистов, я понял, что чувствует старый бык, добежав наконец до своего хлева и оставив позади на опустевшей улице последнего победно вопящего юнца.

Меня всего трясло, и я просто мечтал о сигарете. Впервые в жизни мне захотелось подать в отставку.

— Джилл, — сказал я, — сегодня вечером ты придешь ко мне и мы наполним шейкер для мартини до самого горлышка.

Она грустно покачала головой, и волосы ее закачались в такт, как золотой сноп.

— Мне очень жаль, Джин, — сказала она, — я бы с радостью, но сегодня не могу. Вечером к нам с Баттер придут друзья, две женщины, — мы пригласили их на обед неделю назад.

— И наверное, — подхватил я, — Баттер будет разглагольствовать до ночи на такие космические темы, как «наш господь — сутенер…».

— И так далее.

— И так далее, — повторил я. — И тому подобное.

Все было ясно. Значит, сегодня я отправлюсь к себе и напьюсь в одиночку. Если наш господь и не сутенер, то Грир наверняка мерзавец, и одно имя его — оскорбление для всех честных людей. Я уже предчувствовал, как проснусь в три утра от дикой головной боли, и заранее ощущал во рту горький вкус таблеток аспирина.