Карлики

«Термитниками» мы называем то же, что на Земле называют «муравейниками», а на Оркусе, который еще дальше от Земли, — «формикариями» — язык сломаешь. Я давно уже заметил, что чем дальше от Земли, тем более «неживыми» становятся названия. Татьяна говорит, что происходит своеобразная пространственно-временная инверсия относительно орбиты Луны. В том смысле, что слова и понятия из глубины Земного Времени растекаются в ширь и даль Внеземного Пространства. Я с ней не спорю. Потому что, как не называй — «муравейник», «термитник» или, извините за выражение, «формикарий», выглядит ЭТО везде одинаково: поистине циклопический, объемом в одну восьмую кубического километра, жилой дом. Будь он единственной постройкой во всей округе, его можно было бы смело назвать городом. Окна в моей квартире выходят на озеро. Оно бесформенное точно клякса, зато пресное и с двумя маленькими островками посередине. Береговая линия до того извилиста, что ее хватило бы на десять озер такого же размера, но более правильной формы. С другой стороны, длинная береговая линия позволяет строить на берегу озера достаточно домов для тех, кто может себе позволить — летом — влажную озерную прохладу, а зимой — катание на буере по хрупкому ледяному зеркалу.

Все термитники в столице Фаона (Фаон-Полис, если угодно) выстроены вокруг озера — в полукилометре от берега, но лишь жалкие проценты от общего числа квартир выходят окнами на озеро, а не, скажем, на горы или вообще в никуда — я говорю про те квартиры, у которых вместо окон — световоды. Поэтому, двойной блок с окнами на озеро — такой как у меня — стоит столько же, сколько тройной, но без окон. Лет тридцать назад термитники были экзотикой, а теперь в них выросло целое поколение. Матери рассказывают детям сказки про мрачных домовых, что живут в напичканных коммуникациями подвалах. Легких на подъем эльфов они обычно селят под крышей, то есть прямо надо мной, а кровожадных вампиров — в лифтовые шахты. И если трезво взглянуть на вещи, то где им еще жить?

Здание Редакции куда меньше термитника. Построено оно не на берегу озера, а немного поодаль — там, где заканчиваются красные прибрежные дюны, и начинается полупустыня — мелкий кустарник, песок и камни. Только вокруг здания есть растительность выше меня ростом, но вырастили ее искусственно. Деревья рассадили как попало, чтобы парк походил на настоящий лес и чтобы мы поскорее забыли (а наши дети — никогда и не узнали) о его искусственном происхождении.

Мой термитник и здание Редакции расположены по разные стороны озера. По прямой между ними всего двадцать километров. Но по прямой летать над городом нельзя — только кругами. На высоте до километра — по часовой стрелке, выше километра — против. Озеро находится в центре воображаемых маршрутных окружностей, и воздушное пространство над ним предназначено для перехода с одного высотного уровня на другой: сектор для подъема и сектор для спуска. Неявно подразумевается, что флаеры могут сталкиваться только при совершении подобных маневров, а раз так, то пусть лучше падают в воду, чем на дома.

Описав над городом тридцатикилометровую дугу, я приземлил флаер на крыше термитника и, игнорируя лифт, сбежал по крутой узкой лестнице к себе на этаж.

3

На столе лежала записка от Татьяны — аккуратная такая, черным карандашом на розовой бумажной салфетке, хорошо хоть не иероглифами, а нормальными человеческими буквами: «Стас заболел. Вместо него взяли на … (неразборчиво, черт знает — то ли планета какая-то, то ли здесь где-нибудь), связь чрез ифер-код…» Надо мною издевается: ифер-код — это наша рабочая терминология, но нарочно искаженная. Ничего, думаю, отыщется — и не таких отыскивали. Татьяна у меня — археолог, а у археологов всякие издевательские анахронизмы, вроде записочек на салфетках — излюбленный прием. Вопрос: почему салфетка розовая, а не, к примеру, желтая? Я заглянул в шкаф и быстро нашел ответ — салфеток другого цвета попросту не было.

Я прекрасно понимаю, почему Татьяна никогда не звонит мне в Отдел — позвонить можно только через коммутирующий цензор, а тот вечно подслушивает. Но на комлог-то сообщение она могла послать. По крайней мере, я бы смог разобрать название того места, куда она упорхнула. Или ее упорхнули,… хм, … умыкнули. Ну пусть теперь сама звонит, пишет… не знаю я, что за «ифер-код» она имеет в виду — ключевой номер-то она не указала.

Вот что пришло мне в голову пока я добирался до термитника. Чем, по словам Шефа, занимались люди из ОИБ всю последнюю неделю? Они старались отыскать и систематизировать пострадавшие от нейровируса локусы. Ладно, возражений нет. Но как они это делали? Искали локусы, аналогичные тем, что потерялись с накопителей. Плюс к тому, пытались восстановить утраченные данные. Рано или поздно, можно все восстановить. В наше время, окончательно потерять что-либо очень трудно. Но, зачастую, бывает еще труднее найти что-то нужное, даже если ты уверен, что оно существует.

Ситуацию с поиском пропавших локусов можно объяснить на простом примере. Представим себе, что нужно решить задачу с числом неизвестных больше двух, ну, скажем, с тремя. Как бы точно я не определил первое неизвестное, если мне нечего сказать про второе, то и третье, самое главное неизвестное, никак не найти. А ОИБ как раз и занималось только одним первым неизвестным.

Или нет, вот пример получше. Чтобы засечь источник сигнала, надо запеленговать его с двух точек. ОИБ смотрит из одной точки. Следовательно, мне надо поймать сигнал, глядя из другой точки.

Теперь подойдем вот с какой стороны… Как работает нейровирус? Хм…Кто ж его знает, как он работает! Я не специалист. Важно, что он уничтожает определенную информацию, а не всю подряд. Откуда ему известно, что именно надо стирать? Глупый вопрос, понятное дело — от кодировщика. Которого и требуется найти. Если вирус не очень умный, то он стирает данные в соответствии с неким трафаретом, состоящим из ключевых слов или фраз. Но он просто обязан быть НЕ умным, иначе бы ОИБ в два счета вычислил, какую конкретную цель он преследует. Следовательно, вирус непременно уничтожит что-нибудь лишнее, абсолютно не относящееся к биологии, антропологии и т.д. Разумеется, не все так просто. Но вывод напрашивается сам собою: пострадавшие локусы надо искать не в области биологии, а совсем в другом месте. И если мы их найдем, это и станет тем дополнительным условием, что поможет определить второе неизвестное. Иными словами, нам удастся восстановить трафарет, а с ним — и точную цель преступника.

Итак, где искать? Всех остальных локусов в миллионы раз больше, чем биологических. Надо ограничиться какой-то одной тематикой, желательно очень узкой и редкой. Поэтому, бизнес и финансы не пойдут. Эротические локусы, по той же причине, отпадают. Искусство — да на каждую научную тему приходится по сотне научно-фантастических романов, плюс еще фильмы! Нет, искусство никуда не годится. Тут я вспомнил о Татьяне. Она — археолог. Так, что ж, выбрать археологию? Или, еще лучше — палеонтологию? Бред. Возьмем-ка мы вообще, историю. У нее очень большое преимущество — она упорядочена по времени, по крайней мере, так нас учили в школе. Двигаясь назад во времени можно сужать круг поисков. Но история вообще — штука не маленькая. Строго говоря, она включает в себя решительно все, поэтому я пришел к тому с чего начал — к определению темы.

Мозги едва-едва варили. Следовало бы поспать, но раз озадачившись какой-нибудь проблемой, я все равно не усну, пока не выработаю ну хоть какой-нибудь план действий. Еда иногда заменяет сон и я приготовил себе ужин. Пока ходил на кухню, мой взгляд случайно упал на толстый фолиант, оставленный Татьяной на столике в прихожей. Темная, из натуральной кожи, обложка была истерта прикосновениями тысяч рук, когда либо ее державших. Мне непременно захотелось чтобы она не оказалась такой чистой и стерильной, как все вокруг (Татьяна убралась в квартире перед отъездом). Я провел рукою; от пальцев остался едва видимый след. Полистал. Страницы плотные, пожелтевшие. Незнакомый язык. Снова полистал. Чего только она не читает! На этот раз и безо всяких сомнений — это был словарь. Похож на толковый — параллельные, насколько мне известно, выглядят иначе.