Ночь в Кэмп Дэвиде

О’Мэлли говорил медленно и терпеливо, словно проводил семинар в колледже. Он охарактеризовал историю всех споров и сомнений, когда-либо возникавших по поводу подраздела конституции, в котором говорилось о неспособности президента управлять страной. Он припомнил, как вице-президент Честер Артур отказался принять на себя обязанности президента Гарфилда, когда последнего сразила пуля убийцы и он в течение восьмидесяти дней находился на грани жизни и смерти, и как вице-президент Том Маршалл во время болезни президента Вудро Вильсона позволил миссис Вильсон и врачу Белого дома фактически править страной от имени президента в течение почти двух лет. Так просто взять и сместить президента Соединённых Штатов с его поста, сказал О’Мэлли, ни у кого рука не поднимется, потому что если даже не говорить о личности президента, то уже сам пост его внушает уважение, доходящее почти до благоговения. И так будет всегда! О’Мэлли говорил, а Маквейг смотрел на его трясущиеся щёки и выразительно жестикулирующие руки и думал о том, как он мало знает этого ирландца, этого политика, по внешности напоминавшего карикатуру на какого-нибудь босса из Тамани-холла.

О’Мэлли между тем с головой окунулся в историю отношений, существовавших между вице-президентами и их патронами. Он говорил об этом с таким точным и исчерпывающим знанием предмета, какое редко можно встретить даже в учёном исследовании.

— Ты добиваешься, чтобы я взял инициативу в свои руки, но я этого делать не стану. Я и пальцем не шевельну — так же, как и Честер Артур и старый Томас Маршалл.

— Ну а стал бы ты действовать, если б был уверен, что Марк сошёл с ума?

О’Мэлли стряхнул пепел сигары в зелёную пепельницу и, нахмурившись, оглядел результаты своих трудов, словно наблюдая сложный механический процесс. Потом медленно покачал головой:

— Нет, Джим, не стал бы. Во всяком случае, без твёрдой поддержки лидеров нашей партии ни за что не стал бы. При теперешних обстоятельствах такой поступок оказался бы гибельным для страны. Ты что, забыл про художественную комиссию, про Жилинского и спортивную арену?

— Нет, не забыл, конечно.

— Кто теперь, по-твоему, мне поверит? — Тон вице-президента стал едким и злым. — Все бы просто решили, что я старый гнусный мошенник, пытающийся свалить президента в отместку за то, что он потребовал моей отставки. А сам Холленбах? Допустим, ты прав, и он, действительно, параноик! Ты что же думаешь, он будет сидеть сложа руки и смотреть, как я его выживаю из Белого дома? Нет уж, Джим, давай смотреть на вещи трезво. Меня либо подымут на смех, либо вообще спишут со счетов.

За окном уже сгустилась ночь, и Джим чувствовал, как с наступлением темноты тает его уверенность. Словно погас свет в последнем окне в конце тупика. Он решился на последнюю попытку:

— Послушай, Пат! Ты говоришь, что не станешь действовать без твёрдой поддержки руководства партии. Я знаю, ты сомневаешься в достоверности всего, что от меня услышал, но признайся, ведь твои сомнения усугубляются тем особым положением, в котором ты очутился. А что если ты позволишь мне рассказать обо всём небольшой группе лидеров нашей партии, которых ты мне сам назовёшь? Кабинет, действительно, слишком громоздок и ненадёжен, там моментально всё выплывет наружу. Но можно собрать небольшую группу людей и предупредить их, что всё сказанное не подлежит огласке! Если эта группа не поверит мне, что ж, значит — делу конец. Но если она сочтёт, что необходимо что-то предпринять, у тебя будет необходимая поддержка, ты сможешь действовать соответственно соглашению и обратиться к кабинету уже официально. А может, сочтут необходимым какое-то дальнейшее расследование… Как ты считаешь?

О’Мэлли оживился.

— Вот это, действительно, мысль, — сказал он.

Маквейг просветлел:

— О’кэй. Может быть, тебе пригласить наиболее влиятельных членов Сената, скажем, заместителя председателя Сената Никольсона, Фреда Одлума и кого-нибудь из республиканцев, для того чтобы совещание было представлено обеими партиями?

— И не подумаю доверять республиканцам в таком щепетильном деле, да ещё перед самыми выборами! — отрезал О’Мэлли. — Нет, Джим, об этом и речи быть не может!

Маквейг благоразумно отступил, но не сдался.

— Что ж, пусть будет по-твоему, — сказал он. — А как насчёт Грэди Каванога? Он влиятельная фигура, представитель Верховного суда и один из тех демократов, которые пользуются всеобщим доверием.

— Грэди отлично подойдёт. И потом, он просто гениален при разборе доказательств. Честно говоря, я скорее бы поверил всей этой истории, если бы знал, какого он о ней мнения.

Итак, всё устроилось наилучшим образом. Они ещё поговорили немного о деталях, и оба согласились, что совещание лучше всего собрать в загородной вилле Каванога, если только судья не будет возражать. Грэди был вдовец, ему принадлежали двести акров земли и дом на высокой горе с видом на Сен-Леонард Крик, в шестидесяти милях от Вашингтона. Грэди проводил там обычно конец недели. Место было уединённое, отделённое от главного шоссе густым лесом. Они решили созвать совещание в четверг, если это устроит остальных.

О’Мэлли проводил Джима вниз.

У парадной двери вице-президент дружески сжал руку Маквейга.

— Джим, — тихо сказал он, — должен тебя предупредить: никто не поверит тебе, если ты не привезёшь в четверг эту женщину, которая может рассказать об инциденте между Холленбахом и Дэвиджем!

— Ради бога, Пат…

— Это моё твёрдое мнение.

Джим нахмурился.

— Посмотрим, — сказал он неуверенно.

ГЛАВА 10. МАРТА

В такси к Джиму опять вернулось чувство подавленности, уже ставшее почти привычным в последние дни. Единственным утешением была мысль, что как будто удалось уйти от слежки и никто не видел, как он подъезжал к дому О’Мэлли. Не заметил он признаков слежки и когда вылезал из такси на Конститьюшн-стрит, около платного гаража, где оставил свой автомобиль.

Но и это утешение растаяло как дым, когда он пересел в свой автомобиль и направился в сторону Мак-Дина. В зеркальце опять показался чёрный «седан», который старательно держался на расстоянии в сотню ярдов. Джим понаблюдал за ним немного, а потом перестал о нём думать. Теперь, когда он ехал домой, его уже совершенно не волновало, сколько агентов зарегистрируют этот факт. Его мысли целиком сконцентрировались на О’Мэлли. Вице-президент, очевидно, интуитивно верил Джиму, но разум его отказывался принять чудовищную правду. Только единодушное соглашение между лидерами, если бы оно состоялось в четверг, могло подтолкнуть О’Мэлли и заставить его действовать. Джим знал, что любыми способами он должен убедить этих четырёх человек, что нации действительно грозит опасность. Но разве не правду сказал Пат? Разве они поверят хоть слову, пока не услышат про инцидент с Дэвиджем из уст самой Риты? А как убедить её дать показания, когда у неё самой этот случай не вызывал подозрений?

Эти невесёлые рассуждения навели его на мысль, что Марта не имеет понятия, где он. С тех пор как он позвонил ей из телефонной будки в Джорджтауне и никого не застал, прошло четыре часа. Маквейг остановился около бензозаправочной станции и позвонил домой. Марта молча выслушала его объяснение.

— Откуда ты звонишь?

— С бензоколонки возле Кэй-бридж.

— Значит из Джорджтауна? Я так и думала.

Когда Джим свернул на подъездную дорожку к своему дому, фары его автомобиля выхватили из темноты стоявшую в дверях гаража фигуру. Эго была Марта. Она стояла, прислонившись к верстаку, которым Маквейг уже давно не пользовался, придерживала рукою у горла воротник пальто, спасаясь от ночного ветерка, и щурилась от яркого света. Когда Джим выключил зажигание, она подошла к автомобилю и приоткрыла дверцу:

— Джим, сними своё белое пальто и положи его в багажник.

— А в чём дело?

— Ни о чём меня не спрашивай. Просто сделай, и всё. — Она проговорила это тоном, не допускавшим возражений. Джим потянулся через переднее сиденье, чтобы поцеловать её, но она отпрянула. Джим удивлённо на неё посмотрел, но она молча кивнула на багажник. Джим стянул пальто и положил его в багажник рядом с запасной покрышкой.