И придет Он (СИ)

— Попрошу вас завтра до обеда представить мне план работ на третий квартал.

Илья потянулся рукой за листом, на котором были написаны его предложения, но Сиротин неожиданно взял лист и сунул его в папку.

— Здесь править уже ничего не надо. Вы напишите тот, который нужен мне, вам и всему коллективу. Ясно?

— Ясно, — уныло произнес Илья.

— Очень хорошо. Кстати, я внимательно прочитал ваши задумки, но мне показалось, что они сырые.

— Может быть.

— Ой, ой, ой. Обиделись. Были бы вы на моем месте, не так бы распекали. И вообще, думаете, со мной начальство разговаривает в таком тоне как я с вами? Вовсе нет. Рычит, если что не так.

— Возможно, не приходилось бывать.

— Ничего, со временем займете мое кресло, узнаете, как разнос у начальства выслушивать.

Илья промолчал, и, поднявшись со стула, ждал, когда шеф скажет, что можно идти обратно в лабораторию и заняться делом.

— А знаете, почему я думаю, что ваша идея относительно плазмы ошибочна? — Сиротин загадочно посмотрел на стоящего перед ним Пирогова.

— Пока нет.

— И у вас нет желания узнать?

— У вас есть аргументы против?

— Мы же оба ученые, и прекрасно понимаем, что только в споре возникает правильное понимание того, что есть истина.

— Я верю лишь опытным данным. А в споре могут возникнуть лишь сомнения относительно правильности выбранного пути.

— И все же. Я думаю, что при использовании кильваторной плазменной волны вы не сможете получить указанной вами величины энергии.

— Да, но я могу использовать для этого каналирование оптического импульса.

— Интересная идея. Вы подумайте, может быть, на будущий год можно будет протолкнуть через совет и поставить в план работ это предложение. Будет время, черканите мне несколько расширенный вариант предполагаемых исследований по этому вопросу.

— Хорошо. Я могу идти?

— Разумеется. И главное, Илья Сергеевич, не делайте из всего трагедии. У вас много идей, так доводите их до конца, и всё будет отлично.

— Я постараюсь.

— Вот и отлично. Идите и спокойно работайте.

Илья вышел из кабинета, осторожно, чтобы не хлопнуть дверью, закрыл её, и, поискав в кармане пачку сигарет, достал и закурил. Стоя возле окна, он наблюдал, как в тени березы двое молодых сотрудника о чем-то оживленно беседуют. Одетые в белые халаты и шапочки, он не сразу сообразил, что это влюбленная парочка, и только когда они неожиданно стали целоваться, он увидел, как из-под шапочки развеваются огненно-рыжие локоны. Девушка обхватила молодого человека и буквально повисла у него шее. Они были счастливы, и вряд ли думали, что за ними мог кто-то наблюдать из окон института. Впрочем, им сейчас было все равно.

Илья улыбнулся и не заметил, как позади него возникла фигура Маши.

— Что это вы так пристально там рассматриваете? — неожиданно спросила она, испугав Илью. В вопросе слышались интонации, в которых звучали совсем иные слова: «Как нехорошо подсматривать за влюбленными».

— Смотрю на влюбленную молодежь, — стараясь не показать смущения, произнес Илья.

— А вы уже себя к молодежи не причисляете?

— Машенька, мне уже тридцать шесть. Можно сказать, экватор жизни.

— Что вы говорите, а в отделе вас считают очень даже молодым.

— Так уж и молодым. Это вы мне льстите.

— Точно, точно. А что шеф? Разгон дал или всё обошлось? — участливо спросила она.

— Обошлось.

— А я вся переволновалась. Он таким тоном приказал мне за вами сходить, что я думаю, всё, грозы не миновать.

— Как видите, жив, здоров. Пошел в лабораторию работать.

— Всего доброго.

— И вам того же.

Илья медленно шел по институтскому коридору, размышляя о разговоре с шефом. Подобный разговор был не первый в бытность работы в отделе, которым руководил Сиротин. Он был всего на четыре года старше Ильи, так же имел звание кандидата физико-математических наук, и слыл любимчиком начальства. Всегда умел вставить хвалебное слово на торжествах или какого-нибудь юбилея, отметить творческий подход руководства на собрании и непременно взять в соавторы в свою статью кого-то из начальства. По мнению Ильи, сам Сиротин был от науки весьма далек. Непонятно вообще разбирался он в ней или нет, ибо никогда не вступал в научные дискуссии, не высказывал каких-то интересных, пусть и спорных, вещей. И, тем не менее, именно его посылали на всевозможные симпозиумы, съезды и совещания. Впрочем, Илью это мало удивляло и еще меньше интересовало. Наука, вот что влекло его. И ей он мог отдаваться со всей страстью и увлечением. Идеи переполняли его, а практическая жилка, унаследованная от отца, всю жизнь проработавшего слесарем на авиационном заводе, позволяла не только рождать идеи, но воплощать их в жизнь.

Спустившись этажом ниже и пройдя по коридору, он распахнул дверь лаборатории, и, увидев о чем-то беседующих возле установки Васнецова и Шубина, моментально забыл о шефе. Мысли тут же переключились на проблемы, касаемые установки. Поэтому прямо с порога прокричал:

— Ну что, все проверили, можем начинать?

— Если бы, — хмуро произнес Олег Васнецов.

— Не понял. Что на сей раз?

— Вот, пожалуйста, сами взгляните, — и Олег протянул Илье пластину.

— На вид медь, а в действительности напыление на алюминий, — прокомментировал Василий Шубин.

— Твою мать, — мрачно произнес Илья, — эти хозяйственники меня точно в гроб загонят. Мы наукой занимаемся, а они копейки экономят и подсовывают нам туфту. Можно подумать, что мы ремонтируем сантехнику в местном ЖЭКе, где самый ходовой товар — это китайское дерьмо под видом немецкого и итальянского оборудования. Зюкину звонили?

— Звонили.

— И что он сказал?

— Клянется и божится, что такого не может быть.

— И когда обещал новую?

— На этой неделе.

— Как всегда. Хорошо, я сам к нему схожу и договорюсь, чтобы поискал на складе. Наверняка у него есть. Но будет канифолить, что в течение недели доставать будет. Любит, блин, когда ему пятки лижут. А пока, давайте пройдемся по схеме еще раз.

Стараясь унять злость на снабженцев, а заодно на шефа, Илья с головой погрузился в работу.

Установка, над которой он работал, вот уже третий месяц упорно не хотела запускаться. В теоретическом плане всё было десятки раз проверено и просчитано, но опытный образец, словно бы издеваясь, ни в какую не хотел показывать признаки жизни. И каждый раз находились явные причины этому. То одно, то другое оказывалось негодным, потом отказывала электроника, перегорала проводка, вылетали предохранители, и так без конца. От этого Илья стал нервным и порой срывал свое зло на всех, кто попадался под руку.

Он руководил лабораторией, в которой числилось шесть сотрудников. Грамотные, проработавшие много лет в институте, и что самое главное, так же как и он сам, окрыленные наукой люди, готовые за мизерные деньги сутками торчать в институте, пытаясь понять причины неудач и как можно скорее достичь результата. Их можно было назвать как угодно. Фанаты, одержимые, не от мира сего. Им было без разницы, потому что на работе они были по-настоящему увлечены своим делом, и поэтому вспоминали о деньгах и сетовали, что их так мало, лишь стоя у кассы в день зарплаты.

Для кого-то это покажется странным, даже непонятным. Новая Россия на пороге двадцать первого века открыла перед учеными новые горизонты. Молодые люди, получив образование, уезжали за границу, в надежде трудоустроиться и получать за свой труд приличные деньги. И это можно было понять, ведь помимо науки существовал мир с его бесконечными повседневными проблемами, желанием сделать научную карьеру, обзавестись семьей и обеспечить её достойную жизнь. Но кто-то оставался. На то были свои причины. Именно такие, одержимые, как Илья, наукой, работали с ним бок о бок в лаборатории.

К концу рабочего дня, когда сотрудники один за другим потянулись домой, Илья еще с полчаса посидел над чертежами, в сотый раз проверяя схему в надежде понять, где может скрываться ошибка. Ничего не найдя, он убрал чертежи в шкаф, снял халат, и, заперев дверь лаборатории, отправился домой.