Князья тьмы. Пенталогия

Что происходит, когда морскую рыбу переносят в пресную воду? У нее начинаются судороги, и она умирает. Рассмотрите теперь человека — существо, все органы чувств, инстинкты и способности которого сформированы естественными условиями во взаимодействии с солнцем, ветром, тучами, дождем, видевшего вокруг себя горы и далекие горизонты, питавшегося исключительно продуктами натурального происхождения и постоянно находившегося в соприкосновении с почвой. Что происходит, когда человека переносят в искусственную, синтетическую среду? Он становится невротиком, жертвой истерических верований и поветрий, охотно поддается галлюцинациям, предается сексуальным извращениям. Человеку теперь приходится иметь дело с абстракциями, а не с фактами, в нем развивается склонность к интеллектуальной рационализации — и в то же время он становится некомпетентным. Сталкиваясь с реальными трудностями, он вопит, сворачивается в клубок, закрывает глаза, делает в штаны и ждет. Он стал пацифистом — то есть существом, неспособным себя защищать».

Из статьи «Разъяснение задач Института» Чарлза Бронштейна (82 й уровень):

«Жизненный опыт урбанизированных мужчин и женщин формируется не жизнью как таковой, а некой абстракцией жизни, на все более высоких уровнях рафинирования и отрыва от действительности. Они становятся процессорами, обрабатывающими идеи, в связи с чем образуются такие эзотерические профессии, как критики, а также критики, критикующие критиков, и даже критики, критикующие критиков, критикующих критиков. Настолько бесцельная и бесполезная затрата человеческих талантов и энергии — печальное зрелище».

Из книги «Институт: обзор для начинающих» Мэри Мёрри:

«Наш ангел-хранитель — титан Антей.

Город — неестественная среда обитания.

Часто утверждают, что мы выступаем за власть элиты. Так это или не так, мы ни в коем случае не рассматриваем себя как подонки общества.

Мы одобряем контраст, общественное неравенство, излишества богатства. Нас часто обвиняют в том, что мы провоцируем хаос; как бы то ни было, мы никогда в этом не признавались».

Ответные нападения сторонников городской жизни:

«Высокомерные резонеры и педанты!»

«Если им так нравится плейстоцен, почему они не ходят в набедренных повязках и не живут в пещерах?»

«Обитатели заоблачных, страшно далеких от действительности башен из слоновой кости возомнили, что их якобы окружают «естественные условия существования»!»

«Лучше нести галиматью в конференц-зале с кондиционированным воздухом, чем нести носилки с цементным раствором под палящим солнцем!»

Почти в тех же выражениях:

«Лучше копать яму другому бумагомарателю, исправляя вымышленные ошибки, чем копать картошку по колено в холодной грязи!»

И снова:

«Лучше натирать воском глянцевый роскошный автомобиль, чем натирать себе мозоли на заднице, погоняя осла!»

В полночь Герсен стоял у окна своей гостиной в «Вертепе крючкотворов», угрюмо разглядывая сверху темный и безлюдный Старотарайский сквер. Бледно озаренные звездами, крыши Понтефракта отбрасывали черные тени вдоль высоких коньков, под кривыми карнизами и под тысячами причудливых печных труб.

Поза Герсена вполне отвечала его мрачному настроению: он чувствовал себя лишенным всякой энергии. Его великолепный план провалился. Казалось бы, программа осуществлялась безукоризненно: первоначальная реакция Трисонга оправдала самые смелые ожидания Герсена, а в Алисе Роук он нашел возможность связи с Трисонгом. А затем, словно мимоходом, не приложив ни малейших усилий, Трисонг нанес ему поражение. Каковы бы ни были его побуждения — заносчивость, неотложные дела или свойственная ему пугливость ясновидящего — Ховард Алан Трисонг отказался рассматривать возможность опубликования его автобиографии, более того — даже слышать не хотел ни о каком интервью.

Проведение конкурса больше не давало преимуществ. Утром Герсен собирался поручить госпоже Энч дальнейшую координацию всего проекта.

Что дальше? Алиса Роук оставалась единственной нитью, соединявшей его с Трисонгом, и нить эта становилась тонкой и ненадежной.

Герсен все еще не мог ответить на два вопроса. Каким образом Ховард Алан Трисонг контролировал Алису Роук? И зачем Трисонг отравил девять человек с помощью чарнé?

Ответы на эти вопросы можно было бы найти на Диком Острове, но перспектива отправиться туда не вызывала у Герсена ни малейшего энтузиазма — добытые таким образом сведения, скорее всего, оказались бы устаревшими и бесполезными.

Гораздо полезнее было бы узнать, какие такие «срочные дела» заставляли Трисонга торопиться и отложить все остальное?

Судя по всему, Алиса Роук ничего не знала об этих делах. Никакого другого источника информации не было.

Герсен продолжал смотреть на озаренные звездами крыши. В пивных Портового Старого города, наверное, еще ярко горели огни. Он взглянул в сторону «Гостиного двора св. Диармида»: спит ли уже Алиса Роук?

Отвернувшись от окна, Герсен замер в неподвижности, после чего снял и отшвырнул рубашку, навязанную камердинером, надел темно-серую сорочку астронавта, надвинул на лоб мягкую кепку и направился к двери... Его заставил обернуться сигнал телефонного вызова. Несколько секунд Герсен стоял, нахмурившись, и смотрел на бесцеремонно нарушивший тишину аппарат. Кто мог ему звонить в такое время?

Экран засветился — на нем появилась узкая бледная физиономия Макселя Рэкроуза: «Господин Лукас?»

«Говорите!»

Рэкроуз произнес нарочито ленивым, беззаботным тоном: «В целом и в общем мне удалось собрать сведения, которые вы хотели получить — аутентификация удалась, известны и многие другие данные, за исключением некоторых деталей и подробностей».

Максель Рэкроуз выражался настолько сдержанно и расплывчато, что Герсен тут же встрепенулся. Рэкроуз сделал запоздалую, не слишком убедительную попытку извиниться: «Надеюсь, я не выдернул вас из постели?»

«Нет, я как раз собирался уходить».

«В таком случае, может быть, вы заглянете в редакцию на несколько минут? Думаю, вам будет любопытно узнать последние новости».

«Я скоро приду».

Редакция «Космополиса» не закрывалась никогда; работа здесь продолжалась днем и ночью, каждый день, без выходных. Высокая стеклянная дверь поспешно отодвинулась в сторону, как только Герсен к ней приблизился; он зашел в фойе, где стена, выложенная светящимися пластинами цветного стекла, изображала карту Древней Земли в проекции Меркатора.

Поднявшись в лифте на верхний этаж Северной башни, Герсен направился к кабинету Макселя Рэкроуза, ныне занимавшего должность начальника отдела внештатных операций. Приемная Рэкроуза отражала стремление журналиста производить впечатление щепетильного сибарита — ее интерьер ошеломлял изысканными излишествами в стиле Высокого Ренонсенса. Внутренний кабинет, где Рэкроуз проводил бóльшую часть времени, представлял собой хаотические джунгли. На длинном столе были навалены стопки книг и периодических изданий, бумаги, фотографии, сувениры и антикварные редкости, а также дешевые безделушки, которые, казалось бы, давно следовало отправить в мусорную корзину. В кабинете находились также несколько табуретов, телефонный аппарат, сложное устройство для заварки чая, проектор, озарявший стену меняющимися калейдоскопическими узорами, и непропорционально удлиненная статуя обнаженной женщины трехметровой высоты — с наступлением каждого часа в животе женщины открывалась дверца, и оттуда выпархивала птичка, кричавшая «Ку-ку!»

Рэкроуз — высокий худощавый молодой человек в дорогом, хотя и далеко не консервативном костюме, с продолговатой «лошадиной» физиономией, длинными светлыми волосами и устало полузакрытыми голубыми глазами — приветствовал Герсена в нарочито бесцеремонной манере: «Присаживайтесь, будьте добры!» Ленивым взмахом длинной белой руки он указал на одно из своих драгоценных старинных кресел: «Может быть, выпьете чашку чая? С печеньем?»