Марид Одран

Я пожал плечами.

— Не думай о благодарности, друг мой, — сказал я. — Мы найдем способ помочь тебе все отработать. — Я повернулся к Фридландер-Бею. — Я верю тебе насчет Феррари, о шейх, поскольку не знаю, насколько он честен.

Папа еще раз улыбнулся.

— Честен? Я не верю честным людям. Как ты сам знаешь, предают всегда впервые. Синьор Феррари скорее боится меня, а на это я вполне могу положиться. Что до его честности, он не честнее, чем кто-либо другой в Будайине.

Не слишком честен, значит. Хотя в этом был свой резон. Я задумался о том, как буду убивать время в комнатах Феррари. Однако прежде чем я успел поговорить об этом с Фридландер-Беем, приехал Билл.

Он посмотрел на меня из своего такси безумными глазами — казалось, что они вот-вот зашипят.

— Ну? — спросил он.

— Во имя Аллаха, благого, милосердного, — пробормотал Папа.

— Во имя Кристи Мэтьюсона, дохлого и зарытого, — прорычал в ответ Билл.

Я посмотрел на Папу.

— Кто такой Кристи Мэтьюсон? — спросил я.

Папа едва заметно пожал плечами. Мне было любопытно, но я понимал, что сейчас не время завязывать разговоры. Таксист может разъяриться, или уехать, или начать болтать, и мы не доберемся в «Голубой попугай» до самого рассвета.

— Ну? — угрожающе спросил Билл.

— Давайте сядем в такси, — спокойно сказал Фридландер-Бей. Мы забрались внутрь. — «Голубой попугай» в Будайине. К черному ходу.

— Да? — спросил Билл. — Улица закрыта для движения автомобилей, а мы и есть автомобиль или станем им, как только я тронусь с места. Точнее, мы все стронемся, потому что…

— Не беспокойся насчет распоряжений городских властей, — сказал Папа. — Я тебе разрешаю.

— Да? Хотя мы везем огненных демонов?

— Об этом тоже не беспокойся, — сказал я. — У нас специальный пропуск, — подыграл я в свою очередь.

— Да? — проворчал Билл.

— Бисмилла, — взмолился Папа.

Билл нажал на газ, и мы рванули прочь от аэропорта, словно ракета, кренясь в стороны на углах. На поворотах Билл всегда прибавлял газу, словно ему не терпелось поскорее увидеть, что там, дальше. Когда-нибудь там окажется большой грузовой фургон. И будет большой бенц.

— Йа Аллах! — в ужасе восклицал бен-Турки. — Йа Аллах! — По дороге его вопли слились в перепуганное подвывание.

На самом деле наша поездка оказалась на удивление спокойной — по крайней мере для меня. Я привык к манере Билла. Папа глубоко вжался в сиденье, закрыл глаза и то и дело повторял: «Бисмилла, бисмилла». А Билл разливался в бессмысленном монологе насчет того, как бейсболисты жаловались на лысые мячи, но попробовали бы они поиграть с ифритом, тогда увидели бы, как трудно отбивать огненные мячи, и даже если отобьешь, то он не уйдет к воротам, а просто рассыплется красными и желтыми искрами, вот это попробовали бы, может, тогда бы люди поняли, что… И прочее в том же духе.

Мы свернули с прекрасного будайинского бульвара аль-Джамаль и проехали через восточные ворота. Даже Билл понял, что на Улице слишком много пешеходов, и потому мы медленно подъехали к «Голубому попугаю». Затем обогнули квартал, чтобы подобраться к черному ходу. Когда мы с Папой вышли из такси, Фридландер-Бей заплатил за проезд и дал Биллу скромные чаевые.

Билл помахал загорелой рукой.

— Рад был повидать тебя, — сказал он.

— Ладно, Билл, — отозвался я. — А кто такой Кристи Мэтьюсон?

— Один из лучших игроков в истории бейсбола. Его называли Большая шестерка. Он жил лет двести, а может, сто пятьдесят назад.

— Сто пятьдесят лет? — изумился я.

— Ну? — сердито сказал Билл. — И что? Я покачал головой.

— Знаешь, где дом Фридландер-Бея?

— Конечно, — ответил Билл. — А в чем дело? Вы что, ребята, забыли, где он стоит? Не приделали же ему ноги!

Вот еще десять киамов. Отвези моего друга в дом Фридландер-Бея и удостоверься, что он добрался туда в целости и сохранности.

— Уж конечно, — сказал водитель.

Я посмотрел на заднее сиденье, где сидел бен-Турки, испуганный, что ему придется одному ехать с Биллом по огромному городу.

— Через день-два увидимся, — сказал ему я. — А пока Юссеф и Тарик позаботятся о тебе. Всего доброго!

Бен-Турки просто смотрел на меня, широко открыв глаза, но сказать ничего не мог. Я повернулся и пошел с Папой к незапертой двери «Голубого попугая». Я был уверен, что Билл забудет весь этот разговор, как только доставит бен-Тур-ки в особняк.

Мы поднялись по лестнице из твердого полированного дерева. Она описала полный круг, и мы оказались перед площадкой, на которую выходили две двери. Левая была заперта, возможно, это была личная комната Феррари. За правой дверью оказалась большая гостиная в европейском стиле — там было много темного полированного дерева, пальмы в кадках и пианино в углу. Модерная мебель, однако, подобрана со вкусом. Из гостиной двери вели в кухню и две спальни, каждая с отдельной ванной.

— Наверное, нам тут будет удобно, — сказал я.

Папа хмыкнул и пошел в ванную. Ему было уже почти двести лет, и этот день для него был долгим и утомительным. Он захлопнул за собой дверь ванной, а я остался в гостиной, тихонько наигрывая на пианино.

Минут через пятнадцать к нам поднялся синьор Феррари.

— Я слышал, как сюда поднимались, — извиняясь, объяснил он, — и хотел увериться, что здесь именно вы. Все ли понравилось синьору бею?

— Да, и мы оба хотим поблагодарить вас за гостеприимство.

— О, не стоит!

Феррари был невероятно жирным типом, запихнутым в белую льняную сорочку. Он носил красную войлочную феску с кисточкой и все время беспокойно потирал руки, что совсем не вязалось с его учтивым, масляным голосом.

— И все же, — сказал я, — уверен, что Фридландер-Бей захочет вознаградить вас за вашу доброту.

— Если он так хочет, — ответил Феррари, прищурив свои поросячьи глазки, — я сочту за честь принять его благодарность.

— Я уверен.

— Теперь я должен вернуться к своим завсегдатаям. Если вам что-нибудь понадобится, поднимите трубку и наберите 111. Моим служащим приказано выполнять все ваши желания.

— Прекрасно, синьор Феррари. Если вы немного подождете, я бы хотел написать кое-что. Может, кто из ваших служащих передаст записку?

— Ну…

— Чириге, на Улице.

— Конечно, — сказал он.

Я написал короткую записку Чири, сообщая, что я на самом деле жив, но что она должна держать это в тайне, пока мы не очистим наши имена. Я написал, чтобы она позвонила по номеру Феррари и добавила 777, если захочет поговорить со мной, но только не по клубному телефону, поскольку его наверняка прослушивают. Я сложил записку и передал ее Феррари, который обещал, что через пятнадцать минут она будет доставлена.

— Благодарю вас за все, синьор, — зевая, сказал я.

— Теперь я покидаю вас, — сказал Феррари. — Вам, вне всякого сомнения, нужно поспать.

Я хмыкнул и закрыл дверь. Затем пошел во вторую спальню и растянулся на кровати. Я ждал телефонного звонка.

Мне не пришлось ждать долго. Через некоторое время я поднял трубку и коротко спросил:

— Где ты?

Конечно, это была Чири. Несколько секунд она несла невероятную белиберду. Постепенно я начал разбирать в этом истерическом словоизвержении отдельные слова.

— Ты правда жив? Это не шутка?

Я рассмеялся:

— Ты права, Чири. Все это я устроил перед своей смертью. Ты говоришь с записью. Черт, я на самом деле жив! Неужели ты не можешь поверить…

Хаджар принес мне известие, что вас с Папой взяли по обвинению в убийстве и что вас отправили в ссылку в такое, место, откуда вы вряд ли вернетесь.

— Но я вернулся, Чири.

— Черт, мы все тут ужасно переживали, думали, что вы погибли! Значит, мы горевали напрасно? Это ты хочешь сказать?

— Горевали? — Должен признаться, что я испытал некое извращенное удовольствие.

— Ну, я, конечно, до чертиков горевала, и еще пара девчонок, и… и Индихар. Она думала, что овдовела вторично.