Драгоценный камень

Лаборантка Рашеева или кто-нибудь из технического персонала? Он перебрал в уме хорошие и плохие стороны их характеров и в конце концов сам упрекнул себя в глупости. Прежде всего ни у кого из этих людей не было научной подготовки, достаточной для того, чтобы начертить масштабную геодезическую схему. Да и кто из них видел его почерк, чтобы суметь подделать его с такой поразительной точностью?

Открыть противника, видимо, было труднее, чем доказать, что в земных недрах таится берилл.

Кто-то должен был ему помочь. Но на кого положиться, кто поверит ему, что схема так таинственно исчезла и на ее месте так же таинственно возникла другая? Каждый скажет: это трюк, любезный, глупый фокус, который ты сочинил, чтобы выбраться из неудобного положения. Так ему и скажут: «Чтобы обратить на себя внимание (смотрите, мол, и слушайте, какой я способный геолог), ты поднял шум из-за какого-то берилла, а когда тебя прижали к стенке (то есть когда надо было доказать, что ты серьезный человек и действительно способный геолог), ты, как Пилат, умываешь руки: у меня украли план, план подменили!»

Вот в какое положение попал Андрей.

Как ему действовать дальше?

Он не привык сдаваться, но в этот час в нем что-то надломилось; он чувствовал себя, как игрок на поле, незаслуженно освистанный публикой. Он не сделал ничего плохого, даже не собирался причинить кому-нибудь зло, а с трибун, со скамеек повскакали люди и свистят и улюлюкают ему вслед, как зверю.

Скоро ему исполнится тридцать лет. Тридцать лет — это бодрый, веселый возраст. Страшно, когда в этом возрасте начинаешь сомневаться в людях, терять веру в добро, видеть вокруг только серые будни, эгоизм и холодные, безучастные лица…

Я сказал вам еще в начале этой истории, что я студент-ветеринар, и вы, вероятно, догадываетесь, что я не любитель отвлеченных философских размышлений. Но, вспоминая обо всех этих событиях, я думаю: правильны ли были философские выводы Андрея о жизни и людях вообще? Не знаю, что скажете вы, но мне думается, что его размышления о человеке были ошибочными. Он был счастливцем и смотрел на жизнь сквозь густо-розовые очки. Впрочем, это присуще всем счастливцам. Я знаю одного такого человека. Однажды шел дождь, и какой дождь! С неба низвергались потоки, а он шел себе по улице и посвистывал. «Иди сюда», — кричу я ему и показываю на сухое местечко под балконом, где я укрылся. А он подошел ко мне, улыбается и говорит: «Идем со мной! Что ты там присох! Смотри, как приятно капает!» Вы понимаете? Ливень казался ему тихим дождичком, слегка орошающим землю. И ему было весело, а я видел, что он промок насквозь. С его плеч стекала вода. Таковы счастливцы. Таким был и Андрей, пока не произошло это несчастье с планом. Как я вам уже сказал, он смотрел на жизнь и на людей сквозь густо-розовые очки. Нежный саженец казался ему огромным, как развесистый вяз. А потом, когда на него навалились беды, под влиянием своих настроений он сменил розовые очки на черные. Они черного цвета, и стекла их особого свойства: они уменьшают все видимое, доводят до ничтожных размеров. Сквозь эти стекла развесистый вяз, к примеру, выглядит маленьким, как какой-нибудь ничтожный кустик. Вот как опасно смотреть на жизнь и людей только сквозь призму своих настроений, своей судьбы… Я ветеринар, и у меня нет никакой склонности к отвлеченным философским размышлениям, но я думаю, что лучше не надевать цветных очков. Не знаю, откуда взялась у нас, особенно у городских жителей, эта мода — носить цветные очки…

Итак, Андрей стоял, высунувшись в окошко, и ветер бил ему в лицо, а стройный старший лейтенант остался один и мрачно курил в конце коридора. Вдруг Андрей почувствовал, что кто-то трогает его за локоть. Он хмуро повернул голову — вероятно, это кто-нибудь из коллег. Но у его плеча застенчиво улыбалась лаборантка Рашеева. Улыбалась робко как школьница, которую вызвали на уроке.

— Вы так простудитесь, — сказала она. — Завтра у вас будет болеть голова.

Андрей ничего не ответил. Она помолчала.

— Я вам мешаю? — спросила девушка.

Он пожал плечами.

— Пожалуйста, — сказал он и вдруг почувствовал к девушке жалость. Ему захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, но все хорошие слова выскочили у него из головы. Она стояла около него — маленькая, в вытертом шерстяном жакетике, накинутом на плечи. И, неизвестно почему, он совсем не к месту спросил ее:

— А где картограф? Что ж вы его одного оставили?

Она покраснела, но глаз не опустила.

— Он спит. Он здесь, вместе с Марко Мариновым. Оба спят.

— Я просто так спросил, случайно, — сказал Андрей.

— Ничего, — улыбнулась ему девушка. — А вы помните, что в студенческие времена мы были с вами в одной ремсистской [5] группе?

— Давно дело было. Не помню.

— Вы кончали, а я только что поступила на первый курс.

— Давно дело было, — повторил Андрей.

— А я с тех пор вас помню, — сказала она и опять покраснела. Сейчас она еще больше была похожа на школьницу, которую вызвали отвечать.

Андрей молчал. Он все искал хорошие слова и все не находил их.

— Я ходила на все матчи, когда вы играли, — сказала она.

— И хорошо делали. Футбол — интересная игра.

— Но я не люблю футбола. Так и не полюбила.

— И я к нему остыл, — соврал Андрей.

Поезд постепенно замедлял ход, потом остановился на какой-то маленькой станции.

— До Пловдива два часа, — сообщил старший лейтенант, проходя мимо них. Откуда-то выскочила девушка с мальчишечьей прической, и он устремился к ней.

Снаружи, по другую сторону вагона, кто-то громко свистнул. Паровоз ответил коротким хриплым воем. Этот вой на миг разбудил ночь, он как будто предупреждал ее: должно случиться что-то важное.

И поезд снова помчался вперед.

— Скажите мне откровенно, — продолжала лаборантка, — скажите мне, есть что-нибудь верное в тех слухах, которые о вас ходят? Я ваш товарищ со времен РеМСа, вы ничего не должны от меня скрывать.

— Хорошие были времена, — грустно улыбнулся Андрей.

Они помолчали. Старший лейтенант и девушка с синичьими глазками тихо разговаривали в другом конце коридора.

— Может быть, я не должна была вас об этом спрашивать, — добавила лаборантка.

Она завернулась в свой потертый жакетик, как будто ей вдруг стало холодно.

— Не обращайте внимания на слухи, — сказал Андрей.

— Но говорят, что вы обманули инженера Спиридонова какой-то фальшивой схемой. Будто бы вы открыли, — она запнулась, — открыли… один редкий минерал, а оказалось — это выдумка.

Он наклонился к ней. Глаза у нее были ясные, и в зрачках таились страх и ласка.

— А вы как думаете, — спросил Андрей, — похож я на очковтирателя?

— Нет.

— А на мошенника?

— Что вы говорите!

— Это все.

— А слухи?

— Если они вас забавляют, слушайте. Ваша воля.

Она смотрела на него сияющими глазами.

— Вам безразлично, что о вас говорят?

— Мне все равно, — второй раз соврал Андрей.

— Как вам может быть все равно! — Она укоризненно покачала головой. — Вы ведь коммунист, вы должны дорожить чистотой своего имени. Разве я должна вам об этом напоминать?

— Есть вещи, которые от нас не зависят, — сказал Андрей. — Например, я знаю, что я не мошенник, а люди говорят — нет, ты мошенник. Как мне их разубедить, если обстоятельства сложились так, что я действительно выгляжу лжецом и очковтирателем? Я не создавал этих обстоятельств, они возникли не по моей воле, к тому же мне совершенно непонятно, кто их создает и кто за ними скрывается. Как и с кем мне бороться?

Он прислонился к двери и долго молчал. Было холодно, в открытое окно врывался ветер, но на лбу у Андрея выступил пот. Он машинально поднял руку и расстегнул ворот рубашки.

— Вам очень тяжело? — спросила девушка и тихонько добавила: — Как вам помочь?

Этот робкий и нежный голос заставил его вздрогнуть. Есть на свете человек, который не насмехается над его несчастьем, а доверчиво предлагает ему дружбу и помощь. Он посмотрел ей в лицо, и оно показалось ему самым красивым на свете. Он готов был поцеловать ей руки, эти маленькие руки с тонкими длинными пальцами, смущенно теребившими полы шерстяного жакета.