Конгрегация. Гексалогия (СИ)

– Стало быть, так, Бруно, – оборвал он тихо. – Моя душа – не твоя забота. Что касается моих мозгов – было б неплохо, если бы твои хоть изредка думали вполовину так же хорошо. Керну о записке ни слова, иначе я переломаю тебе руки. Это не метафора.

Подопечный отвернулся, переводя дыхание осторожно, тихо, дабы успокоить явно видимое бешенство, и, наконец, выговорил:

– Хорошо, допустим, я буду молчать; но ваш стражник? Ему ты тоже пригрозишь переломать конечности? Хотелось бы взглянуть на это.

– Он только заступил и сменится лишь к ночи, тогда меня здесь уже не будет, а Керну сейчас не до того, чтобы прохаживаться по постам и справляться, как дела. Итак, мы договорились? Молчать. Керну ни слова; Ланцу и Райзе тоже. Ты вообще ничего не видел и не слышал. Ты вспомнишь об этом происшествии лишь в том случае, если меня не будет в Друденхаусе к утру. Это – понятно?

– Слушаюсь, – издевательски поклонился Бруно. – Мне уже хочется, чтобы утро поскорее настало, и мне было что вспоминать.

Глава 17

Этой ночью Кельн словно бы вымер – безденежные студенты, желающие одним махом поправить свои дела, не шатались по переулкам, предлагая припозднившимся прохожим внести пожертвования в пользу голодающих, да и самих прохожих не было, зато улицы буквально кишели магистратской стражей. Курт шел, не скрываясь – лишь время от времени приходилось извлекать из‑под воротника Знак, когда путь ему заступала очередная пара блюстителей порядка; оные блюстители попадались столь часто, что он, в конце концов, просто оставил медальон висеть поверх куртки, дабы не тратить время и нервы – и свои, и городской стражи.

Неблагополучные кварталы обозначились уже совершенным безлюдьем; здесь уже не было и караулов, и, казалось, даже вездесущие уличные коты, единственные нарушители спокойствия, коим не указ были даже магистратские солдаты, избегали появляться здесь. И все же, ночные шорохи обступали со всех сторон, словно в пустых окнах брошенных домов, в осыпавшихся дверных проемах по временам появлялись то ли таинственные обитатели этих запретных для добропорядочного горожанина мест, то ли бывшие хозяева жилищ, в ночную пору возвращавшиеся из дальней, темной стороны жизни и смерти…

Курт встряхнул головой, силясь сбросить с себя ледяное оцепенение, ощущая, тем не менее, мерзкие мурашки на спине; бояться здесь следует не призраков, напомнил он себе настойчиво, а людей – вполне живых и временами не желающих видеть таковыми прочих представителей людского племени.

Когда бывший дом корзинщика, чьего имени он теперь уже припомнить не мог, оказался в пяти шагах, из мрака впереди донеслось негромкое «стойте там». Курт подчинился немедленно, всматриваясь в темноту и видя лишь не силуэт даже, а просто более плотный сгусток тьмы с чем‑то, похожим на плечи и голову.

– Курт Гессе, инквизитор, – оповестил он ровно; темнота приблизилась.

– Вы в одиночестве?

– Как и было условлено, – кивнул он, решившись тоже сделать шаг навстречу – всего один, как и человек напротив. – Хотя, полагаю, об этом тебе известно не хуже меня; я слышал твоих приятелей позади себя.

Впереди прозвучал смешок, и сгусток мрака шагнул еще раз.

– Да, известно… Вы вооружены?

– Разумеется, – Курт тоже сделал очередной шаг вперед. – Два кинжала и арбалет; если в твои планы не входит моя гибель, я к ним даже не притронусь. Не мог же я идти по ночным улицам вовсе без оружия.

– Пообещайте, что не станете вытворять глупостей, и можете подойти, – позволил голос впереди; он кивнул снова.

– В мои планы это уж точно не входит: я пришел говорить, и более ничего.

– Идите. Только спокойно.

Курт миновал оставшиеся пять шагов неспешно, удерживая руки чуть в стороне от ремня – не поднимая, однако держа ладони таким образом, дабы было видно, насколько далеко они от рукоятей. Встретивший его человек сделал шаг назад, вглядываясь в его лицо; Курт рассматривал своего потенциального информатора тоже – луна была тусклой, однако даже в ее слабом свете было различимо, что ночной собеседник молод, годами тремя лишь старше него, жилист и собран, как кошка, лицом, однако, более напоминая воробья, прицелившегося на брошенную на дорогу горсть зерна.

– Прежде, чем мы начнем говорить, майстер инквизитор, я задам вам один вопрос, – решительно сказал тот, – и хочу, чтобы вы ответили честно.

– Обычно я это говорю, – усмехнулся Курт осторожно; собеседник хмыкнул в ответ.

– Чего только в жизни ни случается, майстер инквизитор… Итак, мой вопрос. Курт Гессе, племянник пекаря Фиклера – вы имеете к нему отношение?

Курт молчал мгновение, за которое успел продумать все, что только мог себе вообразить – от возможного покушения (с попыткой подставить местных бандитов) до мести кого‑то из прежних знакомых; наконец, он кивнул, осторожно приблизив ладонь к рукояти арбалета.

– Имею, самое непосредственное. Это я Курт Гессе, племянник Фиклера. Это что‑то меняет?

– Не хватайся за ножик, Бекер,[215] – засмеялся человек напротив, сделав еще два шага и остановившись уже рядом. – Ты всегда был нервным…

– Полагаю, нет смысла спрашивать, знакомы ли мы, – снова опустив руки, подытожил Курт, теперь, при таком расстоянии, готовясь при случае выхватить оба кинжала. – Но я не могу тебя вспомнить.

– А то; столько лет прошло. И я б тебя не вспомнил, если б… Я тебя к нам привел. Теперь помнишь?

– Финк?[216] – уточнил он; тот разыграно поклонился. – Рад видеть тебя… живым. Ты изменился.

– Да и вас не узнать, майстер инквизитор.

Голос у бывшего приятеля был спокойным, разве что пробилась в нем некоторая неловкость и даже чуть неуверенность; однако, ничего дурного тот, судя по всему, не замышлял.

– Что‑то мне кажется, – бросил пробный камень Курт, – ты не в своей тарелке, произнося эти слова.

– Ну, – пожал плечами тот, – теперь, раз уж я знаю, с кем говорю, действительно – не по себе. Нелегко выговорить «вы» и «майстер» тому, кто когда‑то хоронился за моей спиной, утирая кровавые сопли.

– Тогда оставим все это, так будет проще, – предложил он миролюбиво, и Финк с готовностью кивнул.

– Это хорошо, что ты не задаешься, Бекер… Пошли сядем? Ты не думай, – продолжал тот уже спокойно, когда они уселись на порог пустующего дома – все же чуть в сторонке друг от друга, оба держа руки на коленях, ближе к ремню с оружием, – не думай, я твою должность уважаю. Не какие‑то тебе там, понимаешь…

Курт молчал, ожидая продолжения; тот вздохнул.

– Я знаю, тебе не терпится услышать, чего ради я тебя сюда потащил ночью; сейчас все обрисую, не боись. Без сведений не уйдешь. Только ты мне сначала скажи, если не секрет, как это тебя угораздило? Тебя ж, вроде, вздернуть должны были?

– Повезло, – отозвался Курт, косясь в темноту и теперь уже отчетливо слыша, как кто‑то ходит чуть в стороне – топчется на месте, ожидая, очевидно, завершения беседы своего приятеля с кельнским инквизитором. – Попал под опекунство одного святого отца, ну и… Все просто.

– Натурально, повезло, – согласился Финк без особой зависти и даже почти с сочувствием в голосе. – Мы‑то, понимаешь, когда услышали – «Курт Гессе», да еще говорили, что ты отсюда родом – сразу подумали о тебе, но как‑то уж это было чудно . Мы спервоначалу решили – а, хрен с ним, какая разница… И когда ты шашни крутил с этой графиней – понимаешь, не нашего это ума было дело, кто и кого… гм… Вообще – ты же сам знаешь, подельников сдавать зазорно.

– Знаю, – осторожно согласился он; Финк кивнул.

– Вот так оно. А потом, когда ее арестовали, смотрю – все забегали, магистрат озверел совсем, студентов попрятали, инквизиторы галопом туда‑сюда мельтешат, и все такие серьезные; тут я и подумал – нет, это уж не шутки. Посовещались с парнями и решили, что в таких делах мы не участники. Вот потому и послали эту записку именно к тебе, чтоб с тобой поговорить. Подумали – если ты, то говорить будет проще, а если просто имя совпало, то все равно лучше с тобой, чем с этим старичьем… уж извиняемся за прямоту.